"Эрик", продолжение
Feb. 27th, 2017 06:30 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tal_gilasГлава 7
Эрик-пансионер
Каникулы закончились. Вернону предстояло остаться в Фэрхолме и приступить к занятиям с наставником, а Эрику – в одиночестве вернуться в школу и поселиться в доме доктора Роулендса.
Взойдя на борт почтового парохода, он увидел на палубе множество знакомых. Его приветствовали веселые голоса.
- Привет, Уильямс! Вот наконец-то и ты! – сказал Дункан, протягивая ему руку. – Хорошо провел каникулы? Я очень рад снова тебя увидеть.
- Значит, ты теперь будешь пансионером, - сказал Монтегю, - и примкнешь к нашему благородному обществу. Только гляди, не бросай нас, старина. Ну, пойдем, посмотрим, не плывет ли на этом пароходе еще кто-нибудь из наших. Через несколько минут отчаливаем.
- Ха, а вот и Рассел! – воскликнул Эрик, устремляясь к трапу и радушно пожимая руку друга, как только тот поднялся на борт.
- Твои родители уже уехали, Эрик? – спросил Рассел после того, как они немного поболтали о том о сем.
- Да, - ответил тот, отвернувшись и торопливо вытирая глаза. – Они уже на пути в Индию.
- Сочувствую, - сказал Рассел. – Никто еще не был со мной так ласков, как они.
- Они тоже полюбили тебя, Эдвин, полюбили всей душой, и при расставании сказали: «Мы надеемся, что вы навсегда останетесь друзьями»… Погоди! они кое-что передали для тебя.
Эрик открыл свой саквояж и вытащил небольшую, аккуратно завернутую коробочку, которую и вручил Расселу. В ней лежали красивые серебряные часы, и на крышке, с внутренней стороны, была выгравирована надпись: «Эдвину Расселу, от матери его друга Эрика».
У мальчика радостно блеснули глаза.
- Какие они добрые, твои родители! – произнес он. – Я обязательно напишу миссис Уильямс и поблагодарю ее, как только мы приедем в Рослин.
Путешествие прошло весело и приятно; они прибыли в школу тем же вечером. Эрика как новоиспеченного пансионера немедленно провели в гостиную доктора Роулендса, где директор школы сидел с женой и детьми. Он приветствовал мальчика величественно, хотя и добродушно, а потом, желая Эрику приятного вечера, дал ему несколько простых, но прочувствованных наставлений.
Но в ту минуту Эрик не нуждался ни в каких наставлениях. Он был полон жизни и воодушевления, этот храбрый, смышленый, порывистый, окрыляемый надеждой мальчик, в самом расцвете отроческих лет. Он бегом спустился по ступенькам и вскоре вбежал в большую комнату, где собрались все пансионеры доктора Роулендса и где проводили время большинство из них, за исключением нескольких привилегированных шестиклассников и других мальчиков, занимавших отдельные «кабинеты». При его появлении раздался хор радостных голосов. К тому времени большая часть «роулендитов» была знакома с Эриком – и гордилась тем, что отныне он вошел в их число. Мальчики знали, что Эрик достаточно умен, чтобы повысить их общее положение в школе, а главное – что он значительно увеличит их шансы на крикетной площадке и футбольном поле. Кроме Баркера, не было никого, кто не испытывал бы к Эрику симпатии – и в тот день даже Баркер вел себя вполне любезно.
Комната, в которой оказался Эрик, была просторной, с высокими потолками. В одном конце ее находился большой камин, вокруг которого обычно собиралась целая толпа, так что в холодные вечера какой-нибудь малыш с трудом мог найти себе местечке возле громадной решетки. Большие окна выходили на зеленую площадку для игр, но железные прутья препятствовали самовольным отлучкам. Эта комната, называемая «комнатой пансионеров», служила обиталищем для Эрика и еще тридцати мальчиков; вдоль одной из стен тянулись полки и ящики, где пансионеры держали книги и личные вещи. Здесь юные роулендиты завтракали, обедали, пили чай и, в большинстве своем, жили. Также им приходилось готовить тут уроки в тех случаях, когда занятия не проходили под непосредственным наблюдением наставников. Сколько разнообразных сцен видала эта комната! Будь у немых стен чувства, сколь многое узнали бы они о жизни и приобретаемом с годами опыте! Если бы напротив каждого имени, грубо вырезанного на деревянной дощечке, была бы начертана также и судьба, постигшая его носителя – всё доброе, что он усвоил, всё злое, что его постигло – как много узнали бы последующие обитатели комнаты о благородстве, чести и успехе; и какие ужасные истории о разбитых надеждах, дурных привычках, растраченных талантах и загубленных жизнях развернулись бы перед ними!
Распорядок дня был таким. В половине восьмого мальчики спускались вниз, на общую молитву, за которой следовал завтрак. В девять они отправлялись в классы, где и находились, с небольшим перерывом, до полудня. В час они обедали, а затем, если дело происходило не в субботу, опять возвращались к занятиям, которые продолжались от двух до пяти. В сумерках звонил колокол, что означало закрытие ворот; в шесть мальчики пили чай – это мало чем отличалось от завтрака, с той разницей, что за чаем они могли угощаться чем вздумается – и сразу после этого садились за уроки. Их приготовлением они занимались от семи до девяти. В течение этого времени в комнате находился один из наставников, который позволял мальчикам читать для развлечения или заниматься своими делами, не мешая другим, как только уроки к завтрашнему дню были выучены. В девять доктор Роулендс приходил в общую комнату на молитву, а затем пансионеры отправлялись спать.
Устройство дортуаров было не вполне обычным. Они представляли собой анфиладу комнат, одинаковых по размеру; дверь каждой из них вела в следующую комнату. По обе стороны уборной, находившейся в конце коридора, располагались по шесть спален, поэтому, когда двери стояли открытыми, можно было видеть всю анфиладу из конца в конец. Главным достоинством подобного устройства было то, что один-единственный наставник, расхаживая по комнатам туда-сюда, мог следить за порядком, пока мальчики укладывались спать. На приготовление ко сну отводилась четверть часа, после чего наставник проходил по дортуарам и повсюду тушил свет. Лишь некоторым старшим ученикам разрешалось засиживаться до половины одиннадцатого, и их комнаты находились в другой части здания. Таким образом, младшие мальчики были надежно ограждены от любых помех. К ним можно было добраться лишь двумя способами – либо поднявшись по главной лестнице и пройдя через уборную, либо через дверь в другом конце коридора, которая вела в жилище доктора Роулендса и обычно была заперта.
В каждом дортуаре спали четверо или пятеро мальчиков (их распределяли в зависимости от места в списке); таким образом, во всех спальнях размещалось почти шестьдесят школьников. И немалое их количество находилось в комнате пансионеров в ту минуту, когда туда вошел Эрик. Остальные сидели в «кабинетах» или в классах, куда некоторых пускали заниматься, чтобы в общей комнате не собиралось чересчур много народу.
В девять часов прозвонил колокол, напоминая о вечерней молитве. Все пансионеры заняли свои места, держа перед собой раскрытые Библии; дождавшись, когда в комнату сойдутся также и школьные служители, доктор Роулендс прочитал главу из Писания и произнес импровизированную молитву. Читая, он щедро снабжал текст собственными комментариями и живописными примерами, и благодаря этому незатейливому способу Эрик многое усвоил. Молитва, хотя и короткая, всегда прекрасно подходила к случаю и была рассчитана на то, чтобы привлечь внимание юных слушателей.
После молитвы мальчики с шумом разошлись по спальням; Эрик оказался в дортуаре справа от уборной. Его соседями оказались Дункан, Ллевеллин и еще двое мальчиков, которых звали Болл и Эттли (оба учились с ним в одном классе). Все они устали от долгой дороги и радостного волнения, связанного с возвращением в школу, поэтому вскоре Эрик уже крепко спал. Ему снились счастливая жизнь в Рослин-скул, бесчисленные награды и новые друзья.
Эрик-пансионер
Да, королева, мы росли с Леонтом,
Не помня промелькнувшего вчера,
Не отличая завтра от сегодня,
Считая детство вечным.
(«Зимняя сказка», акт 1, сц.2)
Не помня промелькнувшего вчера,
Не отличая завтра от сегодня,
Считая детство вечным.
(«Зимняя сказка», акт 1, сц.2)
Каникулы закончились. Вернону предстояло остаться в Фэрхолме и приступить к занятиям с наставником, а Эрику – в одиночестве вернуться в школу и поселиться в доме доктора Роулендса.
Взойдя на борт почтового парохода, он увидел на палубе множество знакомых. Его приветствовали веселые голоса.
- Привет, Уильямс! Вот наконец-то и ты! – сказал Дункан, протягивая ему руку. – Хорошо провел каникулы? Я очень рад снова тебя увидеть.
- Значит, ты теперь будешь пансионером, - сказал Монтегю, - и примкнешь к нашему благородному обществу. Только гляди, не бросай нас, старина. Ну, пойдем, посмотрим, не плывет ли на этом пароходе еще кто-нибудь из наших. Через несколько минут отчаливаем.
- Ха, а вот и Рассел! – воскликнул Эрик, устремляясь к трапу и радушно пожимая руку друга, как только тот поднялся на борт.
- Твои родители уже уехали, Эрик? – спросил Рассел после того, как они немного поболтали о том о сем.
- Да, - ответил тот, отвернувшись и торопливо вытирая глаза. – Они уже на пути в Индию.
- Сочувствую, - сказал Рассел. – Никто еще не был со мной так ласков, как они.
- Они тоже полюбили тебя, Эдвин, полюбили всей душой, и при расставании сказали: «Мы надеемся, что вы навсегда останетесь друзьями»… Погоди! они кое-что передали для тебя.
Эрик открыл свой саквояж и вытащил небольшую, аккуратно завернутую коробочку, которую и вручил Расселу. В ней лежали красивые серебряные часы, и на крышке, с внутренней стороны, была выгравирована надпись: «Эдвину Расселу, от матери его друга Эрика».
У мальчика радостно блеснули глаза.
- Какие они добрые, твои родители! – произнес он. – Я обязательно напишу миссис Уильямс и поблагодарю ее, как только мы приедем в Рослин.
Путешествие прошло весело и приятно; они прибыли в школу тем же вечером. Эрика как новоиспеченного пансионера немедленно провели в гостиную доктора Роулендса, где директор школы сидел с женой и детьми. Он приветствовал мальчика величественно, хотя и добродушно, а потом, желая Эрику приятного вечера, дал ему несколько простых, но прочувствованных наставлений.
Но в ту минуту Эрик не нуждался ни в каких наставлениях. Он был полон жизни и воодушевления, этот храбрый, смышленый, порывистый, окрыляемый надеждой мальчик, в самом расцвете отроческих лет. Он бегом спустился по ступенькам и вскоре вбежал в большую комнату, где собрались все пансионеры доктора Роулендса и где проводили время большинство из них, за исключением нескольких привилегированных шестиклассников и других мальчиков, занимавших отдельные «кабинеты». При его появлении раздался хор радостных голосов. К тому времени большая часть «роулендитов» была знакома с Эриком – и гордилась тем, что отныне он вошел в их число. Мальчики знали, что Эрик достаточно умен, чтобы повысить их общее положение в школе, а главное – что он значительно увеличит их шансы на крикетной площадке и футбольном поле. Кроме Баркера, не было никого, кто не испытывал бы к Эрику симпатии – и в тот день даже Баркер вел себя вполне любезно.
Комната, в которой оказался Эрик, была просторной, с высокими потолками. В одном конце ее находился большой камин, вокруг которого обычно собиралась целая толпа, так что в холодные вечера какой-нибудь малыш с трудом мог найти себе местечке возле громадной решетки. Большие окна выходили на зеленую площадку для игр, но железные прутья препятствовали самовольным отлучкам. Эта комната, называемая «комнатой пансионеров», служила обиталищем для Эрика и еще тридцати мальчиков; вдоль одной из стен тянулись полки и ящики, где пансионеры держали книги и личные вещи. Здесь юные роулендиты завтракали, обедали, пили чай и, в большинстве своем, жили. Также им приходилось готовить тут уроки в тех случаях, когда занятия не проходили под непосредственным наблюдением наставников. Сколько разнообразных сцен видала эта комната! Будь у немых стен чувства, сколь многое узнали бы они о жизни и приобретаемом с годами опыте! Если бы напротив каждого имени, грубо вырезанного на деревянной дощечке, была бы начертана также и судьба, постигшая его носителя – всё доброе, что он усвоил, всё злое, что его постигло – как много узнали бы последующие обитатели комнаты о благородстве, чести и успехе; и какие ужасные истории о разбитых надеждах, дурных привычках, растраченных талантах и загубленных жизнях развернулись бы перед ними!
Распорядок дня был таким. В половине восьмого мальчики спускались вниз, на общую молитву, за которой следовал завтрак. В девять они отправлялись в классы, где и находились, с небольшим перерывом, до полудня. В час они обедали, а затем, если дело происходило не в субботу, опять возвращались к занятиям, которые продолжались от двух до пяти. В сумерках звонил колокол, что означало закрытие ворот; в шесть мальчики пили чай – это мало чем отличалось от завтрака, с той разницей, что за чаем они могли угощаться чем вздумается – и сразу после этого садились за уроки. Их приготовлением они занимались от семи до девяти. В течение этого времени в комнате находился один из наставников, который позволял мальчикам читать для развлечения или заниматься своими делами, не мешая другим, как только уроки к завтрашнему дню были выучены. В девять доктор Роулендс приходил в общую комнату на молитву, а затем пансионеры отправлялись спать.
Устройство дортуаров было не вполне обычным. Они представляли собой анфиладу комнат, одинаковых по размеру; дверь каждой из них вела в следующую комнату. По обе стороны уборной, находившейся в конце коридора, располагались по шесть спален, поэтому, когда двери стояли открытыми, можно было видеть всю анфиладу из конца в конец. Главным достоинством подобного устройства было то, что один-единственный наставник, расхаживая по комнатам туда-сюда, мог следить за порядком, пока мальчики укладывались спать. На приготовление ко сну отводилась четверть часа, после чего наставник проходил по дортуарам и повсюду тушил свет. Лишь некоторым старшим ученикам разрешалось засиживаться до половины одиннадцатого, и их комнаты находились в другой части здания. Таким образом, младшие мальчики были надежно ограждены от любых помех. К ним можно было добраться лишь двумя способами – либо поднявшись по главной лестнице и пройдя через уборную, либо через дверь в другом конце коридора, которая вела в жилище доктора Роулендса и обычно была заперта.
В каждом дортуаре спали четверо или пятеро мальчиков (их распределяли в зависимости от места в списке); таким образом, во всех спальнях размещалось почти шестьдесят школьников. И немалое их количество находилось в комнате пансионеров в ту минуту, когда туда вошел Эрик. Остальные сидели в «кабинетах» или в классах, куда некоторых пускали заниматься, чтобы в общей комнате не собиралось чересчур много народу.
В девять часов прозвонил колокол, напоминая о вечерней молитве. Все пансионеры заняли свои места, держа перед собой раскрытые Библии; дождавшись, когда в комнату сойдутся также и школьные служители, доктор Роулендс прочитал главу из Писания и произнес импровизированную молитву. Читая, он щедро снабжал текст собственными комментариями и живописными примерами, и благодаря этому незатейливому способу Эрик многое усвоил. Молитва, хотя и короткая, всегда прекрасно подходила к случаю и была рассчитана на то, чтобы привлечь внимание юных слушателей.
После молитвы мальчики с шумом разошлись по спальням; Эрик оказался в дортуаре справа от уборной. Его соседями оказались Дункан, Ллевеллин и еще двое мальчиков, которых звали Болл и Эттли (оба учились с ним в одном классе). Все они устали от долгой дороги и радостного волнения, связанного с возвращением в школу, поэтому вскоре Эрик уже крепко спал. Ему снились счастливая жизнь в Рослин-скул, бесчисленные награды и новые друзья.
