tal_gilas

В каменной лачуге, какие строят себе звероловы и пастухи, у огня сидел старик.

Лицо у него было морщинистое, цвета дубленой кожи, жилистая рука, похожая на узловатый корень, лежала на рукояти посоха, но среди седых волос, похожих на спутанную кудель и спускавшихся почти до пояса, виднелись черные пряди. Он был дряхл, но сидел прямо и смотрел ясно, словно старость, иссушив кожу и прорезав морщины, не принесла с собой недугов и слабости. Впрочем, губы у него шевелились, как у всех стариков, что сидят вечером у камелька.

Почти семьдесят лет он прожил в этой хижине в горах, на памяти трех поколений пастухов и звероловов оставаясь «стариком»: росли, старели и умирали они сами, взрослели и умирали их дети и внуки, а старик в хижине, прилепившейся к каменной стене у ручья, в конце узкой тропы, оставался все так же сед и так же прям, хоть и ходил, опираясь на посох – но больше по привычке, чем из нужды. К нему привыкли, и никого это уже не удивляло. Уже полвека как его считали колдуном и, встречаясь с ним в горах, боязливо сторонились, уступая дорогу. Он не был похож на других колдунов и отшельников – не лечил, не помогал советом, не ворожил, но и не трогал никого, разве что любил пугнуть, если незваные гости подходили чересчур близко.

Почти семьдесят лет он прожил один – сам собирал хворост, сам носил воду, сам себе стряпал на очаге, и не только коренья. Хотя он мог бы добыть и оленя, но предпочитал кроликов и куропаток – такую добычу, которую можно ухватить самому, не прибегая к оружию. В человеческом обличье он охотиться не любил.

Он был сыном воронихи из свиты Морриган и смертного. Его матери предстояло дать жизнь ребенку, а не птенцу, и человеческое обличье оказалось слишком слабым, чтобы оправиться после родов. Мальчика вырастили птицы Морриган. Так появился на свет бессмертный перевертыш, получеловек-полуптица – Кромахи, повелитель ворóн.

Старик сидел, глядя на огонь, над которым в котелке булькала похлебка. Он даже не дрогнул, когда открылась дверь, дохнуло холодом и на пороге встал рослый одноглазый молодец – Ураган из свиты Бадб. Ему пришлось пригнуться, чтобы не удариться о низкую притолоку. Старик невозмутимо помешал ложкой в котелке.

- Я за тобой, Кромахи, - гулко сказал Ураган.

- Я знаю.

Брызнули искры, и рядом встала высокая светловолосая женщина – Гроза, сестра Урагана.

- Возьми с собой то, что сочтешь нужным, и пойдем, - приказала она. – Тебя ждут.

- Предпочитаю забрать с собой ужин, притом в желудке. Не зря же я потратил полдня, чтобы вытащить из дымохода треклятый камень.

Ураган и Гроза промолчали. Они неподвижно стояли у порога, пока старик неспешно хлебал суп и обгладывал птичьи косточки. Нуаду неспроста прислал за ним этих двоих: именно Урагану Кромахи был обязан своим изгнанием семьдесят лет назад, и, если бы ему теперь вздумалось заупрямиться, брат и сестра не усомнились бы притащить его силой. Вспылив однажды на пиру из-за очередной шутки бойкого на язык Кромахи, великан заметил, что негоже сыну ворóны и смертного задирать нос перед Старейшими. Кромахи немедля перекинулся и выбил Урагану глаз, за что и поплатился: Нуаду изгнал его из свиты, несмотря даже на заступничество Морриган. Кромахи, впрочем, не возражал: ему нравилось уединение. И вот теперь он некстати напомнил Старейшим о себе.

Старик встал, опираясь о посох.

- Я готов.

- Ты стареешь, Кромахи. Теряешь хватку, - насмешливо сказал Нуаду.

Старик с посохом поклонился, насколько позволили силы, и ничего не ответил, но черных прядей в его волосах стало заметно больше. В углу зала захлопали крылья, и на плечи ему опустились две вороны. Только тогда на губах старика показалась улыбка, как будто он встретил старых друзей. В следующее мгновение вместо старика перед Старейшим стоял невысокий темноволосый мужчина лет тридцати, худощавый, горбоносый, с глубоко сидящими глазами, с угрюмой складкой на лбу, в простой одежде охотника. Таково было излюбленное телесное обличье Кромахи. Почти до полу тяжелыми складками спускался черный плащ, схваченный на плече серебряной пряжкой в виде птичьего крыла, на шее до ключицы змеился шрам – еще одно воспоминание о бурных годах молодости. Тогда Кромахи сошелся в смертельном бою за молодую ворону по имени Ниалл с вожаком стаи. Старик не уступал ему в силе, и его кривые когти, похожие на рыболовные крючья, чуть не разорвали Кромахи горло. И все-таки он добыл себе красавицу Ниалл, и летал с ней два лета, пока ее не растерзала белая сова.

Кромахи ненавидел сов.

Нуаду нахмурился, махнул рукой – внезапным порывом морозного ветра с плеч Кромахи сорвало плащ, сбросило друзей-ворон. Слышно было, как они хлопали крыльями, пытаясь устоять против бешеного напора, который трепал их, как палые листья. Кромахи устоял.

- Не шути со мной, Крылатый, - предупредил Нуаду, опуская руку.

- Ты вызвал меня на суд? – спросил тот.

- Не знаю, Кромахи, - искренне ответил Старейший. – Зачем ты напал на Патрика?

- Я не нападал на Патрика. Только на тех мальчишек, сыновей Коннахта. Я их не трогал, а эти три щенка затолкали мне камень в дымоход. Они обидели немощного старца.

Нуаду чуть заметно усмехнулся. В человечьем обличье Кромахи был опасным противником, даже если не прибегал к колдовству.

- Их следовало проучить. Зачем Патрик за них заступился? – продолжал Кромахи. – Справедливо ли это?

- По-твоему, ты недостаточно проучил их тем, что гнал до самого отцовского замка и от ужаса они чуть не свернули шею на горной тропе?

- Зачем Патрик за них заступился? – упрямо повторил Кромахи. – Это мое дело; зачем Патрик заступил мне дорогу?

Нуаду вновь вскинул руку, и Крылатый замолчал. Спорить со Старейшим можно было лишь до поры до времени; а потом ответом мог быть уже не порыв ветра, а удар молнии в грудь. От такого не оправился бы и Кромахи, повелитель ворóн.

- Это ты заступил дорогу Патрику.

- Но…

- То, что пришло на эти земли, - сильнее нас. С ним нельзя враждовать, нельзя спорить.

Нуаду помолчал.

- Ты человек, - наконец выговорил он.

С губ Кромахи сорвалось хриплое отчаянное карканье.

- Я Ворон!

- Ты сын человека.

Кромахи опустил голову.

- Моя вина, что я позволил растить тебя здесь, - продолжал Нуаду. – Если бы ты вырос среди своего народа, ты не презирал бы людей.

- Я их не презираю. Мне нет до них дела.

- Ты их не знаешь.

- Да. Разве это преступление?

Нуаду вздохнул.

- Послушай, Кромахи. Ты наложил проклятие на тех, кто этого не заслуживал, и вынудил силу, с которой нам не следует враждовать, исправлять твой промах. Ты дал понять, что мы слабы. Тот, кто имеет силу карать, не должен действовать впопыхах.

- Было бы лучше, если бы один из мальчишек сломал себе шею со страху, когда удирал от меня? – резко спросил Кромахи.

- Да. Было бы лучше.

Кромахи снова тихо каркнул, и над его головой несколько раз хлопнули крылья. Друзья – Фиах и Фиахна – не решались приблизиться, напуганные гневом Нуаду, но давали понять: мы здесь, рядом.

- И что теперь? – спросил он.

- Ты уйдешь к людям. Довольно одиночества, Кромахи. Живи среди людей. Тебе нужно учиться.

- Это навсегда?

- Пока я не решу иначе.

- Мне… - Кромахи нагнулся за отлетевшей застежкой плаща. – Мне придется отказаться от Даров Морриган?

- Да, но не вполне. Сделать тебя обычным человеком мне не под силу, но ограничить тебя в Дарах я могу. Я позволю тебе лишь трижды за то время, пока ты будешь жить среди людей, превратиться в птицу. Используй этот Дар только при крайней надобности.

- А если я сделаю это в четвертый раз, что будет со мной?

- Тебе не нужно этого знать, Кромахи.

- Ты жесток, Старейший.

- Нет, я мудр. Можешь просить – я выполню три твоих желания. Подумай хорошо, что тебе нужно.

- Оставь мне умение разговаривать с птицами.

- Нет, Кромахи, этого нельзя.

Крылатый улыбнулся.

- Я уже истратил одно желание?

- Нет. Проси.

- Позволь моим друзьям навещать меня хотя бы иногда.
Он поднял голову, и Фиах спустился к нему на плечо. Чуть помедлив, к брату присоединилась и Фиахна.

- Позволяю. Что еще?

- Дай мне оружие.

- Ты получишь меч, если ты того хочешь.

- Да.

- Что еще?

Кромахи ненадолго задумался.

- Дай мне умение пить, не пьянея. Среди людей это может оказаться полезным.

Теперь уже Нуаду не сдержал улыбки.

- Да будет так.

И в третий раз Кромахи издал короткое злое карканье.

- Ты обрекаешь меня на смерть, Нуаду.

- Нет, Кромахи. Я обрекаю тебя на жизнь.