(no subject)
Dec. 2nd, 2016 07:44 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tal_gilasМне тут пришло в голову, чисто по приколу и для развлечения, переводить и выкладывать кусочками довольно любопытную "школьную повесть" Фредерика Фаррара "Эрик, или Мало-помалу" (1859). Если, скажем, те же "Школьные годы Тома Брауна" достаточно известны, то вот "Эрика" у нас, кажется, не знают, а в Англии он был бешено популярен, до конца XIX века выдержал несколько десятков (!) переизданий - настолько популярен, что мальчиков стали массово называть Эриками. Не знаю, правда это или нет, но мне доводилось читать, что Джордж Оруэлл, он же Эрик Артур Блэр, сильно не любил свое имя как раз потому, что оно вызывало ассоциации с повестью Фаррара. :) "Эрика" упоминают и герои Вудхауза, и герои Киплинга ("Сталки и компания") - в общем, это вполне такой общий кэш англичан определенного времени.
"Эрик" - это такая типичная-типичная "школьная повесть", очень нравоучительная, очень девятнадцативечная, очень английская. Но если покажется интересно, буду переводить дальше.
Часть 1
Глава 1
Детство
- Ура, ура, ура! – закричал мальчик, весело прыгая по комнате и хлопая в ладоши. – Отец и мама будут дома уже через неделю, и мы немного поживем вместе, а потом – а потом – я поеду в школу!
Последние слова он произнес с особым ударением и остановился, оборвав свой импровизированный танец, перед креслом, где сидела его рассудительная кузина Фанни, терпеливо трудясь над вязанием; его слова, казалось, не оказали на нее такое действие, на какое рассчитывал мальчуган, поэтому он вновь воскликнул:
- А потом, мисс Фанни, я отправлюсь в школу!
- Ну, Эрик, - сказала Фанни, отрывая спокойный, безмятежный взгляд от своего бесконечного вязанья, - я сомневаюсь, милый, что через год ты будешь говорить об этом с такой же радостью.
- Ох, Фанни, как это на тебя похоже – ты вечно предсказываешь худшее. Но это все неважно, я еду в школу – ура, ура, ура!
И Эрик снова принялся скакать – он перескакивал через стулья, пытался прыгать через столы, пел и танцевал от переизбытка радости, а потом, вдруг заметив Фло, маленького спаниеля, бросился через открытое окно в сад и исчез за кустами. Но Фанни еще долго слышала его ясный, звонкий, серебристый смех, который разносился в летнем воздухе, пока мальчик предавался своим забавам.
Она оторвалась от работы, когда Эрик убежал, и вздохнула. Хотя солнце светило ярко и воздух был благоуханен, Фанни подавляло какое-то гнетущее предчувствие. Все казалось таким радостным и прекрасным, веселье ее юного кузена было непреодолимо заразительным, но, тем не менее, Фанни отчего-то почувствовала грусть, и не только потому, что ей предстояла разлука с Эриком. «Что станет с этим живым мальчиком? – думала Фанни. – Я слышала много странного о школах. О, какое это будет горе, если он испортится и погибнет. Эти детские губы, чистое юное сердце… за год его слова и мысли могут претерпеть печальную перемену!». Она вновь вздохнула и обратила блестящие глаза к небу, вознося немую молитву.
Она нежно любила этого мальчика и служила ему наставницей с раннего детства. В большинстве случаев Эрик был прилежным учеником. Правдивый, прямой, смышленый, он без особенных усилий постигал всё, что ему было интересно, и одного слова зачастую хватало, чтобы кровь бурно бросилась ему в лицо – от гордости или от негодования. Он требовал самого деликатного обращения и получал его, а его дух, казалось, был облечен столь надежной броней чести, что этот мальчуган избежал большинства пороков, к которым склонны дети. Но Эрик был далеко не безупречен. Он был очень горд; он знал, что весьма немногие из его товарищей в той же мере одарены духовными и телесными качествами, и на его красивом лице нередко отражалось явственное сознание собственного превосходства. Страсти повелевали им, и хотя их проявления всегда встречали должный отпор, в последнее время кузине Фанни все труднее становилось их умерять. Иными словами, она чувствовала, что Эрик перерос ее влияние. Когда мальчик с сильным характером достигает определенного возраста, женской руки недостаточно, чтобы благополучно руководить им.
Эрику Уильямсу было двенадцать лет. Его отец служил чиновником в Индии и после долгого отсутствия собирался приехать в отпуск в Англию. Эрик родился за морем, однако родители в раннем детстве отослали его в Англию под присмотром подруги миссис Уильямс. Эрик был слишком мал, чтобы запомнить минуту расставания, мучительную для его родителей; он даже не осознал, что именно произошло. Его принесли на корабль и дали поиграть молотком и гвоздями. Эти предметы всегда приводили Эрика в полный восторг; пока он стучал молотком, мистер и миссис Уильямс, лишив себя возможности в последний раз, со слезами на глазах, обнять сына – чтобы не волновать его – сошли на берег и уехали. Только когда корабль отчалил, Эрику сказали, что он долго, долго не увидит папу и маму. Бедняжка! как он кричал и плакал, когда понял это! Но четырехлетний ребенок быстро забывает о своих горестях. Не прошло и недели, как маленький Эрик вполне смирился с новым положением и стал любимцем и баловнем всей команды, начиная от капитана Бродленда и заканчивая юнгой, с которым он по-настоящему сдружился. Однако, по крайней мере, дважды в день его стойкость подвергалась испытаниям, когда он лепетал свою детскую молитву на коленях у миссис Мунро и просил Бога «благословить дорогого папу и дорогую маму и сделать его хорошим мальчиком».
Когда Эрик прибыл в Англию, его поручили заботам овдовевшей тетки, чья дочь Фанни взяла на себя заботу о его начальном образовании. Поначалу этот своенравный маленький индиец не желал иметь ничего общего с тихим английским семейством, но вскоре стал его главным украшением и гордостью. В гостеприимном доме миссис Тревор все было к услугам Эрика. С ним обращались с материнской добротой и нежностью, однако решительно укрощали, если он плохо себя вел. С самого начала Эрик располагал источником, который давал ему силы бороться с искушениями; это были длинные письма из Индии, приходившие с каждой почтой. Вся его детская любовь изливалась на воображаемый образ братишки, который родился уже после того, как Эрик уехал в Англию. В спальне у него висел карандашный рисунок ангела, сделанный матерью, и это крылатое дитя в его представлении было неразрывно связано с «милым братцем Верноном». Эрик нежно любил его, и всякий раз, когда ему случалось нашалить, ничто не отягощало его совесть так, как мысль о том, что если он не исправится, то испортит и маленького Вернона, когда тот приедет из Индии.
Сама Природа – мудрая, ласковая и безупречная наставница – была с ним заодно. Фэрхолм-коттедж, где жила тетка Эрика, находился в очаровательной Эйртонской долине. Чистая река текла прямо в дальнем конце сада миссис Тревор. Эрик любил гулять там и всегда испытывал подлинную радость, бродя по берегу или по зеленым холмам и уединенным лощинам, которые придавали необыкновенную прелесть всем речным извивам. Ему позволялось проводить много времени одному, и это пошло Эрику на пользу. Он вырос бесстрашным и независимым – и никогда не испытывал недостатка в развлечениях. Сад служил ему ареной бесчисленных игр и проказ, иногда в обществе кузины и спаниеля Фло, иногда вместе с деревенскими ребятишками, его сверстниками. Очень скоро Эрик совсем позабыл Индию, она казалась ему чем-то вроде далекой золотистой дымки на горизонте памяти. Если Эрика спрашивали, помнит ли он Индию, он задумчиво отвечал, что во сне он иногда видит маленького мальчика с длинными локонами, который бежит по саду, среди цветов, у большой реки, и солнце там светит очень ярко. Но был ли этот маленький мальчик он сам или его братишка Вернон, которого Эрик никогда не видел, он не мог сказать.
Но, главное, Эрику повезло, что его воспитанием занимались набожные и просвещенные люди. Для миссис Тревор и ее дочери религия была не системой правил, а привычкой, не теорией, а постоянным образом жизни. В их благотворительности и других проявлениях благочестия все было просто, мило и безыскусно. Они любили Бога и делали окружающим столько добра, сколько могли. Сплетни и недоброжелательность деревенских жителей не задевали их; все дурное как-то незаметно сходило на нет в присутствии этих утонченных душ. Дружба с миссис Тревор и Фанни объединила всех. Каждый, от викария до молочника, любил и уважал обитательниц Фэрхолм-коттедж, спрашивал у них совета и старался заслужить их симпатию.
Они не считали себя приверженками какой-либо церкви и не могли бы сказать, к какой «партии» принадлежат. Они не ломали голову над педагогическими теориями, а просто сочетали ласковое обращение и здоровое невмешательство. В воспитании Эрика не было ничего причудливого, ничего насильственного. Он вовсе не принадлежал к числу маленьких ангелочков и не знал тех слов, которые якобы так любят маленькие гении. Быть правдивым, честным, добрым, храбрым – вот какие уроки ему преподавали, и он никогда не забывал их целиком и полностью; даже среди горестей своей дальнейшей жизни Эрик так и не утратил до конца представление о Боге, нашем любящем, ласковом и многострадальном Отце – представление, усвоенное им в тихом чудесном Фэрхолме.
Тем не менее, вряд ли он по-настоящему знал, что такое учеба. Последние полгода Эрик, действительно, ходил в школу к мистеру Лоули и выучил несколько латинских склонений. Но, поскольку мистер Лоули позволял старшим ученикам выслушивать уроки у малышей, Эрик вскоре устроился именно так, как ему хотелось. Всего один раз за целых полгода ему самому довелось отвечать урок перед грозным учителем, и, разумеется, он постыдно провалился. Мистер Лоули несколько раз яростно дернул Эрика за волосы, заставив мальчика задрожать как осиновый лист. Учитель внушал Эрику ужас по нескольким причинам. С раннего детства он помнил вопли, которые доносились из школы, когда там секли какого-нибудь незадачливого юнца; к тому же почтенный наставник был не в меру вспыльчив. Кроме того, его низкий грубый голос звучал так невнятно, что Эрик не понимал ни слова из сказанного, и это вселяло в него бесконечный страх. Однажды мистер Лоули велел ему сбегать посмотреть время по церковным часам. Эрик разобрал лишь, что ему приказывают что-то сделать; слишком испуганный, чтобы переспросить, и уверенный, что, в любом случае, он не поймет ответа, мальчик выскочил из школы, добежал до дома мистера Лоули и, после нескольких отчаянных прыжков дотянувшись до дверного молотка, сообщил служанке, что «мистеру Лоули кто-то нужен».
- Кто? – спросила девушка. – Мальчишка? Лакей? Секретарь?
В том-то и заключалась загадка. Эрик знал, что у мистера Лоули была привычка время от времени посылать за кем-либо из прислуги; но теперь это поручение свалилось на него самого. Эрик дрожащим голосом ответил наудачу «мальчишка» и вернулся в школу.
- Почему тебя так долго не было? – прогремел мистер Лоули, когда он робко вошел.
Страх помешал Эрику расслышать вопрос, и он ответил наобум:
- Сейчас придет, сэр.
По его испуганному лицу учитель догадался, что дело тут нечисто, и решил посмотреть, что будет дальше. Вскоре явился и мальчишка. Подойдя к удивленному мистеру Лоули, он поклонился, шаркнул ногой и произнес:
- Мастер Уильямс сказал, вы за мной посылали, сэр.
- Ты ошибся! – прогремел школьный учитель, обращая на Эрика испепеляющий взгляд. Тот не сомневался, что его стукнут книгой по голове или, самое малое, сильно вытянут тростью; но у мистера Лоули было доброе сердце, хоть он и ожесточился душой. Сжалившись при виде побелевшего лица мальчика, учитель ограничился эффектом, который произвел его взгляд.
Правда заключалась в том, что мистер Лоули был слегка не в своем уме. Этот высокообразованный и благородный человек из-за неудач, постигших его в юности, и неблагоразумного брака вынужден был стать учителем в маленькой деревенской школе; постоянное раздражение, которое испытывала его утонченная натура от грубости неотесанных дерзких мальчишек, постепенно подточило разум мистера Лоули. Он часто говорил своим ученикам, что проще дробить камни, чем обучать их грамматике. В конце концов его странности сделались настолько очевидными, что нельзя было смотреть на них сквозь пальцы.
Дело закончилось трагически; развязка произошла за несколько дней до событий, с которых началось наше повествование. Обычным развлечением учеников в этой школе – как, наверное, и повсюду – было класть тяжелую книгу на верхнюю кромку двери, которую нарочно оставляли приоткрытой, и кричать: «Коронован!», когда какой-нибудь невезучий юнец, войдя, получал увесистый удар по макушке. В тот день, как только мальчишки приготовили западню, в класс неожиданно вошел мистер Лоули. Едва он шагнул за порог, как на него свалился огромный словарь, и мальчуган, который притаился за дверью и потому не знал, кто стал жертвой шутки, с издевательской торжественностью провозгласил:
- Коронован! Гип-гип-ура!
Мистеру Лоули не сразу удалось стянуть помятую шляпу и оправиться от замешательства; но в следующее же мгновение он набросился на мальчугана, который стал причиной этой злополучной ошибки. Догадываясь о последствиях учительского гнева, нарушитель попытался немедленно улепетнуть, но был настигнут. Мистер Лоули безжалостно колотил его по спине и по щекам, пока мальчуган не завопил от ужаса. Наконец, сделав отчаянный рывок, он высвободился и бросился к двери; наставник, слишком утомленный, чтобы пуститься в погоню, выхватил из кармашка массивные золотые часы и запустил вдогонку беглецу. Часы просвистели в воздухе, но, вместо того чтобы поразить цель, ударились в стену над дверью и разлетелись на мелкие кусочки.
Звук удара, жестокость самого поступка и вид разбитых часов, которые некогда были подарены дорогим другом, заставили школьного учителя опомниться. Вся школа это видела; дети сидели бледные, затаив дыхание от волнения и трепета. Бедный мистер Лоули не выдержал. Он бросился в кресло, закрыл лицо руками и разразился истерическим плачем. Долго сдерживаемые чувства наконец нашли выход. В это мгновение вся жизнь промелькнула у него перед глазами – все ее надежды, крушения, горести, безумие…
«Да, - подумал мистер Лоули. – Я безумен».
Подняв голову, он воскликнул диким голосом:
- Дети, уйдите, я безумен! – и вновь погрузился в кресло, раскачиваясь взад-вперед.
Один за другим мальчики крадучись ушли, и учитель остался один.
О дальнейшем рассказывать недолго. Вынужденный покинуть Эйртон, мистер Лоули остался совершенно без средств к существованию; эта новая тревога приблизила кризис, и вскоре этот гордый, статный, образованный человек сделался обитателем приюта для умалишенных в Брерли. Через несколько лет Эрик услышал, что мистер Лоули умер. Бедное, истерзанное сердце! да покоится оно с миром.
Такова была первая школа Эрика, таков был его первый наставник. Но хотя он усвоил там весьма немногое и ни в малейшей степени не познал себя, а равно и других, в эйртонской школе было нечто, оставившее по себе только приятные воспоминания. В этой школе сыновья джентльменов сидели на одной скамейке с плебеями, и от такого смешения сословий никому не было вреда, одна лишь польза. Окрестные помещики, которые, по большей части, получили начальное образование именно там, были связаны узами теплых человеческих отношений и с соседями, и с собственными арендаторами, поскольку те и другие были их товарищами в детстве. Много времени спустя, когда Эрик, проходя по знакомым улицам, здоровался с каким-нибудь юным стекольщиком или лавочником, которого помнил по школе, он радовался, что с ранних лет приучился презирать случайные, чисто символические различия, которые отделяют одного человека от другого.
"Эрик" - это такая типичная-типичная "школьная повесть", очень нравоучительная, очень девятнадцативечная, очень английская. Но если покажется интересно, буду переводить дальше.
Часть 1
Глава 1
Детство
- Ура, ура, ура! – закричал мальчик, весело прыгая по комнате и хлопая в ладоши. – Отец и мама будут дома уже через неделю, и мы немного поживем вместе, а потом – а потом – я поеду в школу!
Последние слова он произнес с особым ударением и остановился, оборвав свой импровизированный танец, перед креслом, где сидела его рассудительная кузина Фанни, терпеливо трудясь над вязанием; его слова, казалось, не оказали на нее такое действие, на какое рассчитывал мальчуган, поэтому он вновь воскликнул:
- А потом, мисс Фанни, я отправлюсь в школу!
- Ну, Эрик, - сказала Фанни, отрывая спокойный, безмятежный взгляд от своего бесконечного вязанья, - я сомневаюсь, милый, что через год ты будешь говорить об этом с такой же радостью.
- Ох, Фанни, как это на тебя похоже – ты вечно предсказываешь худшее. Но это все неважно, я еду в школу – ура, ура, ура!
И Эрик снова принялся скакать – он перескакивал через стулья, пытался прыгать через столы, пел и танцевал от переизбытка радости, а потом, вдруг заметив Фло, маленького спаниеля, бросился через открытое окно в сад и исчез за кустами. Но Фанни еще долго слышала его ясный, звонкий, серебристый смех, который разносился в летнем воздухе, пока мальчик предавался своим забавам.
Она оторвалась от работы, когда Эрик убежал, и вздохнула. Хотя солнце светило ярко и воздух был благоуханен, Фанни подавляло какое-то гнетущее предчувствие. Все казалось таким радостным и прекрасным, веселье ее юного кузена было непреодолимо заразительным, но, тем не менее, Фанни отчего-то почувствовала грусть, и не только потому, что ей предстояла разлука с Эриком. «Что станет с этим живым мальчиком? – думала Фанни. – Я слышала много странного о школах. О, какое это будет горе, если он испортится и погибнет. Эти детские губы, чистое юное сердце… за год его слова и мысли могут претерпеть печальную перемену!». Она вновь вздохнула и обратила блестящие глаза к небу, вознося немую молитву.
Она нежно любила этого мальчика и служила ему наставницей с раннего детства. В большинстве случаев Эрик был прилежным учеником. Правдивый, прямой, смышленый, он без особенных усилий постигал всё, что ему было интересно, и одного слова зачастую хватало, чтобы кровь бурно бросилась ему в лицо – от гордости или от негодования. Он требовал самого деликатного обращения и получал его, а его дух, казалось, был облечен столь надежной броней чести, что этот мальчуган избежал большинства пороков, к которым склонны дети. Но Эрик был далеко не безупречен. Он был очень горд; он знал, что весьма немногие из его товарищей в той же мере одарены духовными и телесными качествами, и на его красивом лице нередко отражалось явственное сознание собственного превосходства. Страсти повелевали им, и хотя их проявления всегда встречали должный отпор, в последнее время кузине Фанни все труднее становилось их умерять. Иными словами, она чувствовала, что Эрик перерос ее влияние. Когда мальчик с сильным характером достигает определенного возраста, женской руки недостаточно, чтобы благополучно руководить им.
Эрику Уильямсу было двенадцать лет. Его отец служил чиновником в Индии и после долгого отсутствия собирался приехать в отпуск в Англию. Эрик родился за морем, однако родители в раннем детстве отослали его в Англию под присмотром подруги миссис Уильямс. Эрик был слишком мал, чтобы запомнить минуту расставания, мучительную для его родителей; он даже не осознал, что именно произошло. Его принесли на корабль и дали поиграть молотком и гвоздями. Эти предметы всегда приводили Эрика в полный восторг; пока он стучал молотком, мистер и миссис Уильямс, лишив себя возможности в последний раз, со слезами на глазах, обнять сына – чтобы не волновать его – сошли на берег и уехали. Только когда корабль отчалил, Эрику сказали, что он долго, долго не увидит папу и маму. Бедняжка! как он кричал и плакал, когда понял это! Но четырехлетний ребенок быстро забывает о своих горестях. Не прошло и недели, как маленький Эрик вполне смирился с новым положением и стал любимцем и баловнем всей команды, начиная от капитана Бродленда и заканчивая юнгой, с которым он по-настоящему сдружился. Однако, по крайней мере, дважды в день его стойкость подвергалась испытаниям, когда он лепетал свою детскую молитву на коленях у миссис Мунро и просил Бога «благословить дорогого папу и дорогую маму и сделать его хорошим мальчиком».
Когда Эрик прибыл в Англию, его поручили заботам овдовевшей тетки, чья дочь Фанни взяла на себя заботу о его начальном образовании. Поначалу этот своенравный маленький индиец не желал иметь ничего общего с тихим английским семейством, но вскоре стал его главным украшением и гордостью. В гостеприимном доме миссис Тревор все было к услугам Эрика. С ним обращались с материнской добротой и нежностью, однако решительно укрощали, если он плохо себя вел. С самого начала Эрик располагал источником, который давал ему силы бороться с искушениями; это были длинные письма из Индии, приходившие с каждой почтой. Вся его детская любовь изливалась на воображаемый образ братишки, который родился уже после того, как Эрик уехал в Англию. В спальне у него висел карандашный рисунок ангела, сделанный матерью, и это крылатое дитя в его представлении было неразрывно связано с «милым братцем Верноном». Эрик нежно любил его, и всякий раз, когда ему случалось нашалить, ничто не отягощало его совесть так, как мысль о том, что если он не исправится, то испортит и маленького Вернона, когда тот приедет из Индии.
Сама Природа – мудрая, ласковая и безупречная наставница – была с ним заодно. Фэрхолм-коттедж, где жила тетка Эрика, находился в очаровательной Эйртонской долине. Чистая река текла прямо в дальнем конце сада миссис Тревор. Эрик любил гулять там и всегда испытывал подлинную радость, бродя по берегу или по зеленым холмам и уединенным лощинам, которые придавали необыкновенную прелесть всем речным извивам. Ему позволялось проводить много времени одному, и это пошло Эрику на пользу. Он вырос бесстрашным и независимым – и никогда не испытывал недостатка в развлечениях. Сад служил ему ареной бесчисленных игр и проказ, иногда в обществе кузины и спаниеля Фло, иногда вместе с деревенскими ребятишками, его сверстниками. Очень скоро Эрик совсем позабыл Индию, она казалась ему чем-то вроде далекой золотистой дымки на горизонте памяти. Если Эрика спрашивали, помнит ли он Индию, он задумчиво отвечал, что во сне он иногда видит маленького мальчика с длинными локонами, который бежит по саду, среди цветов, у большой реки, и солнце там светит очень ярко. Но был ли этот маленький мальчик он сам или его братишка Вернон, которого Эрик никогда не видел, он не мог сказать.
Но, главное, Эрику повезло, что его воспитанием занимались набожные и просвещенные люди. Для миссис Тревор и ее дочери религия была не системой правил, а привычкой, не теорией, а постоянным образом жизни. В их благотворительности и других проявлениях благочестия все было просто, мило и безыскусно. Они любили Бога и делали окружающим столько добра, сколько могли. Сплетни и недоброжелательность деревенских жителей не задевали их; все дурное как-то незаметно сходило на нет в присутствии этих утонченных душ. Дружба с миссис Тревор и Фанни объединила всех. Каждый, от викария до молочника, любил и уважал обитательниц Фэрхолм-коттедж, спрашивал у них совета и старался заслужить их симпатию.
Они не считали себя приверженками какой-либо церкви и не могли бы сказать, к какой «партии» принадлежат. Они не ломали голову над педагогическими теориями, а просто сочетали ласковое обращение и здоровое невмешательство. В воспитании Эрика не было ничего причудливого, ничего насильственного. Он вовсе не принадлежал к числу маленьких ангелочков и не знал тех слов, которые якобы так любят маленькие гении. Быть правдивым, честным, добрым, храбрым – вот какие уроки ему преподавали, и он никогда не забывал их целиком и полностью; даже среди горестей своей дальнейшей жизни Эрик так и не утратил до конца представление о Боге, нашем любящем, ласковом и многострадальном Отце – представление, усвоенное им в тихом чудесном Фэрхолме.
Тем не менее, вряд ли он по-настоящему знал, что такое учеба. Последние полгода Эрик, действительно, ходил в школу к мистеру Лоули и выучил несколько латинских склонений. Но, поскольку мистер Лоули позволял старшим ученикам выслушивать уроки у малышей, Эрик вскоре устроился именно так, как ему хотелось. Всего один раз за целых полгода ему самому довелось отвечать урок перед грозным учителем, и, разумеется, он постыдно провалился. Мистер Лоули несколько раз яростно дернул Эрика за волосы, заставив мальчика задрожать как осиновый лист. Учитель внушал Эрику ужас по нескольким причинам. С раннего детства он помнил вопли, которые доносились из школы, когда там секли какого-нибудь незадачливого юнца; к тому же почтенный наставник был не в меру вспыльчив. Кроме того, его низкий грубый голос звучал так невнятно, что Эрик не понимал ни слова из сказанного, и это вселяло в него бесконечный страх. Однажды мистер Лоули велел ему сбегать посмотреть время по церковным часам. Эрик разобрал лишь, что ему приказывают что-то сделать; слишком испуганный, чтобы переспросить, и уверенный, что, в любом случае, он не поймет ответа, мальчик выскочил из школы, добежал до дома мистера Лоули и, после нескольких отчаянных прыжков дотянувшись до дверного молотка, сообщил служанке, что «мистеру Лоули кто-то нужен».
- Кто? – спросила девушка. – Мальчишка? Лакей? Секретарь?
В том-то и заключалась загадка. Эрик знал, что у мистера Лоули была привычка время от времени посылать за кем-либо из прислуги; но теперь это поручение свалилось на него самого. Эрик дрожащим голосом ответил наудачу «мальчишка» и вернулся в школу.
- Почему тебя так долго не было? – прогремел мистер Лоули, когда он робко вошел.
Страх помешал Эрику расслышать вопрос, и он ответил наобум:
- Сейчас придет, сэр.
По его испуганному лицу учитель догадался, что дело тут нечисто, и решил посмотреть, что будет дальше. Вскоре явился и мальчишка. Подойдя к удивленному мистеру Лоули, он поклонился, шаркнул ногой и произнес:
- Мастер Уильямс сказал, вы за мной посылали, сэр.
- Ты ошибся! – прогремел школьный учитель, обращая на Эрика испепеляющий взгляд. Тот не сомневался, что его стукнут книгой по голове или, самое малое, сильно вытянут тростью; но у мистера Лоули было доброе сердце, хоть он и ожесточился душой. Сжалившись при виде побелевшего лица мальчика, учитель ограничился эффектом, который произвел его взгляд.
Правда заключалась в том, что мистер Лоули был слегка не в своем уме. Этот высокообразованный и благородный человек из-за неудач, постигших его в юности, и неблагоразумного брака вынужден был стать учителем в маленькой деревенской школе; постоянное раздражение, которое испытывала его утонченная натура от грубости неотесанных дерзких мальчишек, постепенно подточило разум мистера Лоули. Он часто говорил своим ученикам, что проще дробить камни, чем обучать их грамматике. В конце концов его странности сделались настолько очевидными, что нельзя было смотреть на них сквозь пальцы.
Дело закончилось трагически; развязка произошла за несколько дней до событий, с которых началось наше повествование. Обычным развлечением учеников в этой школе – как, наверное, и повсюду – было класть тяжелую книгу на верхнюю кромку двери, которую нарочно оставляли приоткрытой, и кричать: «Коронован!», когда какой-нибудь невезучий юнец, войдя, получал увесистый удар по макушке. В тот день, как только мальчишки приготовили западню, в класс неожиданно вошел мистер Лоули. Едва он шагнул за порог, как на него свалился огромный словарь, и мальчуган, который притаился за дверью и потому не знал, кто стал жертвой шутки, с издевательской торжественностью провозгласил:
- Коронован! Гип-гип-ура!
Мистеру Лоули не сразу удалось стянуть помятую шляпу и оправиться от замешательства; но в следующее же мгновение он набросился на мальчугана, который стал причиной этой злополучной ошибки. Догадываясь о последствиях учительского гнева, нарушитель попытался немедленно улепетнуть, но был настигнут. Мистер Лоули безжалостно колотил его по спине и по щекам, пока мальчуган не завопил от ужаса. Наконец, сделав отчаянный рывок, он высвободился и бросился к двери; наставник, слишком утомленный, чтобы пуститься в погоню, выхватил из кармашка массивные золотые часы и запустил вдогонку беглецу. Часы просвистели в воздухе, но, вместо того чтобы поразить цель, ударились в стену над дверью и разлетелись на мелкие кусочки.
Звук удара, жестокость самого поступка и вид разбитых часов, которые некогда были подарены дорогим другом, заставили школьного учителя опомниться. Вся школа это видела; дети сидели бледные, затаив дыхание от волнения и трепета. Бедный мистер Лоули не выдержал. Он бросился в кресло, закрыл лицо руками и разразился истерическим плачем. Долго сдерживаемые чувства наконец нашли выход. В это мгновение вся жизнь промелькнула у него перед глазами – все ее надежды, крушения, горести, безумие…
«Да, - подумал мистер Лоули. – Я безумен».
Подняв голову, он воскликнул диким голосом:
- Дети, уйдите, я безумен! – и вновь погрузился в кресло, раскачиваясь взад-вперед.
Один за другим мальчики крадучись ушли, и учитель остался один.
О дальнейшем рассказывать недолго. Вынужденный покинуть Эйртон, мистер Лоули остался совершенно без средств к существованию; эта новая тревога приблизила кризис, и вскоре этот гордый, статный, образованный человек сделался обитателем приюта для умалишенных в Брерли. Через несколько лет Эрик услышал, что мистер Лоули умер. Бедное, истерзанное сердце! да покоится оно с миром.
Такова была первая школа Эрика, таков был его первый наставник. Но хотя он усвоил там весьма немногое и ни в малейшей степени не познал себя, а равно и других, в эйртонской школе было нечто, оставившее по себе только приятные воспоминания. В этой школе сыновья джентльменов сидели на одной скамейке с плебеями, и от такого смешения сословий никому не было вреда, одна лишь польза. Окрестные помещики, которые, по большей части, получили начальное образование именно там, были связаны узами теплых человеческих отношений и с соседями, и с собственными арендаторами, поскольку те и другие были их товарищами в детстве. Много времени спустя, когда Эрик, проходя по знакомым улицам, здоровался с каким-нибудь юным стекольщиком или лавочником, которого помнил по школе, он радовался, что с ранних лет приучился презирать случайные, чисто символические различия, которые отделяют одного человека от другого.
