(no subject)
Jan. 6th, 2011 08:22 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tal_gilasПродолжение "Петербургской истории"
Господа заинтересованные, если кто-то против того, чтобы я это вывешивал, - скажите мне об этом. Просто, по ощущениям, оно у меня уже живет как самостоятельный текст...
***
Сегодня у Николиных праздник – именины среднего, Александра. В квартире непривычно людно и шумно – старшие, как водится, собрались вокруг стола, младшие в ожидании чая со сладким пирогом развлекаются на свой лад: поют, болтают, уговаривают стеснительного «философа» Сергея Николаевича сыграть в шахматы… Саша, как всегда в день праздника, взволнован и словно окрылен многолюдьем, несмолкающими разговорами, общей радостью – он хохочет, перебегает от старших к младшим, спорит, острит… Ради праздника тетушка склонна закрыть глаза даже на некоторый «непорядок» и даже «козлогласие» - когда молодежь, соорудив фантастические костюмы из покрывал и платков, начинает представлять самодельную, и в самом деле уморительную, пародию на оперу, называя ее почему-то «альмавива», Ольга Васильевна только качает головой. Главную партию в «альмавиве», по общему согласию, неизменно отдают Алексею – во-первых, у него приятный сильный голос, а во-вторых, он наизусть знает десяток опер и способен по слуху наиграть на фортепиано практически любую арию.
Еще в гимназические времена в огромном хоровом классе молчаливому и серьезному подростку позволялось листать учебники и ноты – а иногда, в знак особого поощрения, учитель выдавал на руки оперную партитуру, почему-то непременно переплетенную in folio, и Алексей с истинным наслаждением читал огромную книгу в кожаном переплете, точно приключенческий роман. В пятом классе он наизусть – точнее, «на глазок» - знал «Бориса Годунова», «Русалку» и «Жизнь за царя». Впрочем, о серьезных занятиях музыкой Алексей никогда не думал, и даже для обычных школьных спевок у него зачастую не хватало ни терпения, ни прилежания – будучи вообще-то весьма спокойного характера, временами старший Николин как будто не в силах был удержаться от выходок весьма сомнительного свойства. Словно что-то подзуживало его то мяукнуть на патетической ноте, вызвав припадок бурного веселья у всех альтов, то украдкой повернуть рукоятку, управляющую движением занавеса, то ткнуть под ребра стоящего впереди гимназиста по прозвищу Колба. Это считалось наилучшим средством для того, чтобы Колба «дал быка» - то есть, от неожиданности замычал густым басом.
…Алексей, слегка утомившись от духоты и столпотворения, выходит на лестницу. Есть у него и другое, тайное, оправдание – охота покурить; как «взрослому», как студенту ему нет необходимости делать это тайком, но тетушка решительно не переносит вида курящей молодежи – это-де не только «нездорово», но, с ее точки зрения, и до крайности вульгарно. Не запрещает, но и не одобряет – столь явно, что Алексей предпочитает даже в мороз убраться подальше.
Стоя на крыльце, он поспешно дымит, прикрывая папироску ладонью, на мгновение задерживается, взявшись за дверную ручку, и краем глаза замечает, как за край забора хватается рука, следом появляется нога в черной штанине, и наконец во двор спрыгивает прилично одетый мужчина лет сорока. Увидев загадочного гостя, в пальто и барашковой шапочке, Алексей застывает на месте. Тот начинает отряхиваться, но, должно быть, ощущает пристальный взгляд – поднимает голову и на мгновение застывает, а затем вдруг добродушно улыбается и поспешно шагает к Алексею, оставив на коленях несчищенный снег.
- А вы уж, должно быть, невесть что подумали, - быстро говорит он, как будто продолжая прерванный разговор. – Приличный человек, а лезет через забор, как мальчишка. Однако ж, войдите в мое положение – какой-то вселенский заговор дворников в этом городе. Я, изволите видеть, проездом, буквально на два дня, ну и как водится, знакомые надавали разнообразных поручений… Пять адресов обежать за один вечер, шутка ли! И повсюду дворники пьяны, канальи, прошу прощения. Стучу в одни ворота – пока отперли, продрог, как собака. Стучу в другие – в дворницкой, слышно, на гармошке жарят, а на дворе ни души… выходит, наконец. Что, говорит, шляешься. Час от часу не легче… И так пять раз подряд, изволите видеть, вот и решил, знаете, чтобы сократить хлопоты… на тот случай, если ваш дворник, так сказать, решил поддержать собратьев и напиться ради воскресенья.
Алексей невольно улыбается: загадочный незнакомец, с его торопливой, полудетской болтовней, ему симпатичен.
- У нас Джамалутдин в дворниках, татарин, - отвечает он. – Он не пьет… Хорошо еще, что он не увидел, как вы лезете, а то мог бы и шум поднять. Хороши бы вы тогда были… Да вы, собственно, к кому?
- Я? К Николиным.
- К Николиным? – Алексей, при слабом свете фонаря, вглядывается в добродушное, широколобое лицо гостя, и тщетно гадает, кто это. Бывший сослуживец отца по Саратову? Эксцентрический тетушкин знакомый? – Я Алексей Николин. С кем имею честь?..
- Алексей? Николин? – гость немедленно хватает его за руку и энергично пожимает. – Вот это, знаете, везение. Шибанов, Иван Иванович. Подполковник в отставке. Что, не чаяли видеть, как подполковник через забор лезет? Да небось подивились, как ловко. Не такие, знаете ли, препятствия брать доводилось. Да-с… Батюшку вашего имею честь знать… на Кавказе с ним познакомились, лет пятнадцать тому… я, собственно, в Воронежской губернии обретаюсь, с тех пор как в отставку вышел, да послали, изволите видеть, на горный воздух, ради поправки здоровья. Я, знаете, не пожалел времени, полста верст отмахал тамошними тропами, по старой памяти… в Кази-Кумух… Теперь обратно, проездом, на два дня всего…
- Вы с письмом? От отца? – перебивает Алексей, вскрикивая от радости и даже не замечая, что от его возгласа Иван Иванович тревожно вздрагивает. – Вы отца видели?
- Письма не привез, уж не обессудьте. Ненадолго с батюшкой вашим увиделись, да и внезапно… просил вот повидать вас, как буду в столице…
Иван Иванович еще не успевает договорить, как Алексей, сорвавшись с места, бегом несется по лестнице, распахивает дверь в квартиру и кричит:
- Тетя! Тетя! От отца! Новости! От отца!
Первым в прихожую выскакивает Саша, чуть не опрокинув стойку для шляп, за ним торопится Гришенька… появляются и остальные.
- Письмо? Письмо? – в один голос кричат братья.
- Иван Иванович… Шибанов… - с трудом переводя дух, говорит Алексей. – Только что с Кавказа… проездом… видел отца.
Добрейший Иван Иванович, который уже стоит на пороге, у него за спиной, вынужден повторить свой незамысловатый рассказ. Рассказ, собственно, заключается лишь в том, что старые сослуживцы перебросились несколькими фразами, но братья непрерывно теребят Шибанова, требуя подробностей: здоров? постарел? каково служит?
- Там опасно? – пристает Гришенька. – Господин подполковник, там очень опасно?
Не успевает их любопытство насытиться, как гость переходит в руки старших, и тетушка с трудом наводит порядок, приказывая молодежи успокоиться и умолкнуть. Но Сашу Николина так просто не угомонить.
- Летом, как будут вакации, непременно нужно ехать к отцу! – требует он.
- Да ты представляешь, Саша, во сколько станет такая поездка, если вчетвером ехать? – спрашивает тетушка.
- Так отпусти нас одних! Алексей за старшего будет…
Гришенька, не удержавшись, хихикает.
- Вы, молодой человек, совершенно зря ухмыляетесь, - говорит всевидящая тетушка и вновь оборачивается к среднему. – И думать брось, никуда я вас одних не отпущу. Еще чего не хватало. Вот и господин подполковник, полагаю, то же скажет…
- Для восторженных мальчиков Кавказ не место, - строго замечает Николай Павлович.
Саша хмурится.
- Я, с вашего позволения, не «мальчик», а младший офицер… если я считаюсь достаточно взрослым для того, чтобы меня можно было отправить рядовым в пехотный полк, то, полагаю, могу ехать и с братьями на Кавказ… тем более что войны сейчас нет.
- Саша, Саша… только тебя там не хватало.
- Ну, тетя! Ну, милая! Ну, пожалуйста! – Саша теребит край тетушкиного фартука. – Ну… если не хочешь дать денег…
- Что тако-ое?!
Саша поспешно оговаривается:
- … если совсем нет денег, то мы с Гришкой зайцами поедем, ей-богу! Ведь это свинство, честное слово, родного отца не видать!
Тетушка гневно стучит массивным кольцом по столу.
- И не выдумывай! «Зайцами»! Вы, господа, смеетесь, - укоризненно говорит она гостям (те и впрямь сдержанно улыбаются), - а я этого башибузука хорошо изучила, будьте покорны. С него станется! Воображаю себе дивную картинку! Не хватает еще, чтобы господина младшего офицера вытащили из-под лавки и ссадили с поезда за безбилетный проезд. Хотите, чтобы я опозорилась на старости лет? Ну спасибо, голубчик, удосужил. И попробуй только сманить Григория!
- А вы, господин Шибанов, на Кавказе служить изволили? Простите великодушно, запамятовал, - спрашивает Николай Павлович.
Иван Иванович слегка морщится от неприятной необходимости повторять уже сказанное: он ведь не меньше десятка раз повторил, каким образом познакомился с Федором Николиным.
- Господин подполковник! Разрешите обратиться… – официально начинает Саша, наконец успокаиваясь и даже слегка вытягиваясь перед «военным» гостем. Военными гостями Николиных не удивишь, но сегодняшний визитер – особенный, он принес весточку от отца, и потому все трое, даже сдержанный Алексей, безудержно школярствуют от радости, и тетушка их не одергивает. Но Сашиной серьезности хватает ненадолго, и средний Николин смущенно спрашивает:
- А почему вы в штатском?
- Саша! Как маленький, честное слово, - сердито говорил Алексей.
- Хотите верьте, хотите нет, но отчасти даже из принципа, молодой человек, - Иван Иванович, неизменно добродушный, кажется, не способен рассердиться, каким бы неуместным ни показался вопрос. – Вышел, знаете, в отставку, да в первый месяц же поехал по делам в Воронеж… само собой, в шинели. Иду, знаете, по улице, а там пожарная каланча… я прошел мимо, а пожарные высыпали, да все под козырек… я нарочно в конце улицы остановился посмотреть, так за полчаса мимо них один майор прошел, да два поручика, да еще сопляк какой-то, телефонист, кажется… но туда же, с погонами. И каждый раз изволь бросить все дела, выскочить да приветствовать, а не то еще обидятся, да, как водится, собственноручно аттестуют… в ухо, то есть. Даже обидно стало, извините. Вот я, знаете, пальтецо-то и надеваю, когда путешествую. Все совести спокойнее, когда перед тобою во фрунт не тянутся. Пальтецо… - машинально повторяет он, хлопая по карманам висящего на вешалке пальто. – Экая я ворона, однако. Портсигар где-то выронил, уж извините… должно, во дворе. Сходить поискать…
- Я сбегаю! – кричит Саша и немедленно выскакивает на лестницу, не обращая внимания на тетушкино «Оденься!» вдогонку. В самом деле, что такое десятиградусный мороз для крепкого восемнадцатилетнего юноши? Сущие пустяки. На лестнице портсигара, как и следовало ожидать, нет, Саша выбегает во двор, поскальзывается с разгону, чуть не летит кубарем в снег… и застает в самом разгаре начальственную беседу местного городового по прозвищу Жменя с дворником Джамалутдином.
- Так, говоришь, никого чужих во двор не пускал? – подозрительно гудит Жменя, нависая над дворником.
- Не пускай, - послушно соглашается Джамалутдин, пытаясь угадать, какого ответа ждет «постовой городовой бляха номер такой-то».
- Врешь небось, магометанин. Спал небось у себя...
Джамалутдин понимает, что отвечать утвердительно нельзя ни в коем случае.
- Не спай…
Саша сразу замечает портсигар – тот тычком торчит в сугробе – и мысленно хвалит свою удачу: Жменя знаменито нечист на руку. Упади портсигар чуть ближе – или там, где посветлее – и наверняка бы лежать ему в бездонном кармане шинели.
- А, господин юнкер, - Жменя снисходительно берет под козырек.
- Ты чего шумишь? – строго спрашивает Саша.
- Да эта обезьяна…
- Н-ну?!
- Дворник ваш, то есть, - с усмешкой поправляется Жменя. – Говорит, не пускал чужих во двор…
- Не пускал? – спрашивает Саша у Джамалутдина.
- Не пускай…
- Ну а если не пускал, так чего же шуметь?
- А вы, господин юнкер, ничего не слышали? Во дворе или, может, на лестнице?
Сашу вдруг охватывает внезапное вдохновение. Сморщенная физиономия Джамалутдина, человека безобидного и необыкновенно робкого, внушает ему сильнейшее желание вывести ни в чем не повинного дворника из-под неизбежного начальственного «внушения» - на тот случай, если тот и впрямь заснул «на часах».
- Ничего не слышал, - отвечает он. – Я по двору ходил… полчаса назад… или даже минут двадцать… и на лестнице курил. Не было никого.
- Ваш, стало быть, портсигарчик-то, господин юнкер? Хорошая вещица…
- Мой, мой. Проводи, Джамалутдин…
Саша возвращается в квартиру и с торжеством протягивает Ивану Ивановичу портсигар – точь-в-точь взятый с бою вражеский флаг.
- Спасибо, Александр, - широко улыбаясь, говорит тот. – Жаль было бы потерять… не столько дорогая штучка, сколько памятная… фамильная.
Сашу хвалят за зоркость и расторопность; когда Иван Иванович отходит к «взрослому» столу пить чай с наливками, Гришенька тихонько тянет обоих братьев за рукава, в сторону.
- Ребята… а если портсигар-то фамильный, то почему же на монограмме не Ш, а Н?..
Господа заинтересованные, если кто-то против того, чтобы я это вывешивал, - скажите мне об этом. Просто, по ощущениям, оно у меня уже живет как самостоятельный текст...
***
Сегодня у Николиных праздник – именины среднего, Александра. В квартире непривычно людно и шумно – старшие, как водится, собрались вокруг стола, младшие в ожидании чая со сладким пирогом развлекаются на свой лад: поют, болтают, уговаривают стеснительного «философа» Сергея Николаевича сыграть в шахматы… Саша, как всегда в день праздника, взволнован и словно окрылен многолюдьем, несмолкающими разговорами, общей радостью – он хохочет, перебегает от старших к младшим, спорит, острит… Ради праздника тетушка склонна закрыть глаза даже на некоторый «непорядок» и даже «козлогласие» - когда молодежь, соорудив фантастические костюмы из покрывал и платков, начинает представлять самодельную, и в самом деле уморительную, пародию на оперу, называя ее почему-то «альмавива», Ольга Васильевна только качает головой. Главную партию в «альмавиве», по общему согласию, неизменно отдают Алексею – во-первых, у него приятный сильный голос, а во-вторых, он наизусть знает десяток опер и способен по слуху наиграть на фортепиано практически любую арию.
Еще в гимназические времена в огромном хоровом классе молчаливому и серьезному подростку позволялось листать учебники и ноты – а иногда, в знак особого поощрения, учитель выдавал на руки оперную партитуру, почему-то непременно переплетенную in folio, и Алексей с истинным наслаждением читал огромную книгу в кожаном переплете, точно приключенческий роман. В пятом классе он наизусть – точнее, «на глазок» - знал «Бориса Годунова», «Русалку» и «Жизнь за царя». Впрочем, о серьезных занятиях музыкой Алексей никогда не думал, и даже для обычных школьных спевок у него зачастую не хватало ни терпения, ни прилежания – будучи вообще-то весьма спокойного характера, временами старший Николин как будто не в силах был удержаться от выходок весьма сомнительного свойства. Словно что-то подзуживало его то мяукнуть на патетической ноте, вызвав припадок бурного веселья у всех альтов, то украдкой повернуть рукоятку, управляющую движением занавеса, то ткнуть под ребра стоящего впереди гимназиста по прозвищу Колба. Это считалось наилучшим средством для того, чтобы Колба «дал быка» - то есть, от неожиданности замычал густым басом.
…Алексей, слегка утомившись от духоты и столпотворения, выходит на лестницу. Есть у него и другое, тайное, оправдание – охота покурить; как «взрослому», как студенту ему нет необходимости делать это тайком, но тетушка решительно не переносит вида курящей молодежи – это-де не только «нездорово», но, с ее точки зрения, и до крайности вульгарно. Не запрещает, но и не одобряет – столь явно, что Алексей предпочитает даже в мороз убраться подальше.
Стоя на крыльце, он поспешно дымит, прикрывая папироску ладонью, на мгновение задерживается, взявшись за дверную ручку, и краем глаза замечает, как за край забора хватается рука, следом появляется нога в черной штанине, и наконец во двор спрыгивает прилично одетый мужчина лет сорока. Увидев загадочного гостя, в пальто и барашковой шапочке, Алексей застывает на месте. Тот начинает отряхиваться, но, должно быть, ощущает пристальный взгляд – поднимает голову и на мгновение застывает, а затем вдруг добродушно улыбается и поспешно шагает к Алексею, оставив на коленях несчищенный снег.
- А вы уж, должно быть, невесть что подумали, - быстро говорит он, как будто продолжая прерванный разговор. – Приличный человек, а лезет через забор, как мальчишка. Однако ж, войдите в мое положение – какой-то вселенский заговор дворников в этом городе. Я, изволите видеть, проездом, буквально на два дня, ну и как водится, знакомые надавали разнообразных поручений… Пять адресов обежать за один вечер, шутка ли! И повсюду дворники пьяны, канальи, прошу прощения. Стучу в одни ворота – пока отперли, продрог, как собака. Стучу в другие – в дворницкой, слышно, на гармошке жарят, а на дворе ни души… выходит, наконец. Что, говорит, шляешься. Час от часу не легче… И так пять раз подряд, изволите видеть, вот и решил, знаете, чтобы сократить хлопоты… на тот случай, если ваш дворник, так сказать, решил поддержать собратьев и напиться ради воскресенья.
Алексей невольно улыбается: загадочный незнакомец, с его торопливой, полудетской болтовней, ему симпатичен.
- У нас Джамалутдин в дворниках, татарин, - отвечает он. – Он не пьет… Хорошо еще, что он не увидел, как вы лезете, а то мог бы и шум поднять. Хороши бы вы тогда были… Да вы, собственно, к кому?
- Я? К Николиным.
- К Николиным? – Алексей, при слабом свете фонаря, вглядывается в добродушное, широколобое лицо гостя, и тщетно гадает, кто это. Бывший сослуживец отца по Саратову? Эксцентрический тетушкин знакомый? – Я Алексей Николин. С кем имею честь?..
- Алексей? Николин? – гость немедленно хватает его за руку и энергично пожимает. – Вот это, знаете, везение. Шибанов, Иван Иванович. Подполковник в отставке. Что, не чаяли видеть, как подполковник через забор лезет? Да небось подивились, как ловко. Не такие, знаете ли, препятствия брать доводилось. Да-с… Батюшку вашего имею честь знать… на Кавказе с ним познакомились, лет пятнадцать тому… я, собственно, в Воронежской губернии обретаюсь, с тех пор как в отставку вышел, да послали, изволите видеть, на горный воздух, ради поправки здоровья. Я, знаете, не пожалел времени, полста верст отмахал тамошними тропами, по старой памяти… в Кази-Кумух… Теперь обратно, проездом, на два дня всего…
- Вы с письмом? От отца? – перебивает Алексей, вскрикивая от радости и даже не замечая, что от его возгласа Иван Иванович тревожно вздрагивает. – Вы отца видели?
- Письма не привез, уж не обессудьте. Ненадолго с батюшкой вашим увиделись, да и внезапно… просил вот повидать вас, как буду в столице…
Иван Иванович еще не успевает договорить, как Алексей, сорвавшись с места, бегом несется по лестнице, распахивает дверь в квартиру и кричит:
- Тетя! Тетя! От отца! Новости! От отца!
Первым в прихожую выскакивает Саша, чуть не опрокинув стойку для шляп, за ним торопится Гришенька… появляются и остальные.
- Письмо? Письмо? – в один голос кричат братья.
- Иван Иванович… Шибанов… - с трудом переводя дух, говорит Алексей. – Только что с Кавказа… проездом… видел отца.
Добрейший Иван Иванович, который уже стоит на пороге, у него за спиной, вынужден повторить свой незамысловатый рассказ. Рассказ, собственно, заключается лишь в том, что старые сослуживцы перебросились несколькими фразами, но братья непрерывно теребят Шибанова, требуя подробностей: здоров? постарел? каково служит?
- Там опасно? – пристает Гришенька. – Господин подполковник, там очень опасно?
Не успевает их любопытство насытиться, как гость переходит в руки старших, и тетушка с трудом наводит порядок, приказывая молодежи успокоиться и умолкнуть. Но Сашу Николина так просто не угомонить.
- Летом, как будут вакации, непременно нужно ехать к отцу! – требует он.
- Да ты представляешь, Саша, во сколько станет такая поездка, если вчетвером ехать? – спрашивает тетушка.
- Так отпусти нас одних! Алексей за старшего будет…
Гришенька, не удержавшись, хихикает.
- Вы, молодой человек, совершенно зря ухмыляетесь, - говорит всевидящая тетушка и вновь оборачивается к среднему. – И думать брось, никуда я вас одних не отпущу. Еще чего не хватало. Вот и господин подполковник, полагаю, то же скажет…
- Для восторженных мальчиков Кавказ не место, - строго замечает Николай Павлович.
Саша хмурится.
- Я, с вашего позволения, не «мальчик», а младший офицер… если я считаюсь достаточно взрослым для того, чтобы меня можно было отправить рядовым в пехотный полк, то, полагаю, могу ехать и с братьями на Кавказ… тем более что войны сейчас нет.
- Саша, Саша… только тебя там не хватало.
- Ну, тетя! Ну, милая! Ну, пожалуйста! – Саша теребит край тетушкиного фартука. – Ну… если не хочешь дать денег…
- Что тако-ое?!
Саша поспешно оговаривается:
- … если совсем нет денег, то мы с Гришкой зайцами поедем, ей-богу! Ведь это свинство, честное слово, родного отца не видать!
Тетушка гневно стучит массивным кольцом по столу.
- И не выдумывай! «Зайцами»! Вы, господа, смеетесь, - укоризненно говорит она гостям (те и впрямь сдержанно улыбаются), - а я этого башибузука хорошо изучила, будьте покорны. С него станется! Воображаю себе дивную картинку! Не хватает еще, чтобы господина младшего офицера вытащили из-под лавки и ссадили с поезда за безбилетный проезд. Хотите, чтобы я опозорилась на старости лет? Ну спасибо, голубчик, удосужил. И попробуй только сманить Григория!
- А вы, господин Шибанов, на Кавказе служить изволили? Простите великодушно, запамятовал, - спрашивает Николай Павлович.
Иван Иванович слегка морщится от неприятной необходимости повторять уже сказанное: он ведь не меньше десятка раз повторил, каким образом познакомился с Федором Николиным.
- Господин подполковник! Разрешите обратиться… – официально начинает Саша, наконец успокаиваясь и даже слегка вытягиваясь перед «военным» гостем. Военными гостями Николиных не удивишь, но сегодняшний визитер – особенный, он принес весточку от отца, и потому все трое, даже сдержанный Алексей, безудержно школярствуют от радости, и тетушка их не одергивает. Но Сашиной серьезности хватает ненадолго, и средний Николин смущенно спрашивает:
- А почему вы в штатском?
- Саша! Как маленький, честное слово, - сердито говорил Алексей.
- Хотите верьте, хотите нет, но отчасти даже из принципа, молодой человек, - Иван Иванович, неизменно добродушный, кажется, не способен рассердиться, каким бы неуместным ни показался вопрос. – Вышел, знаете, в отставку, да в первый месяц же поехал по делам в Воронеж… само собой, в шинели. Иду, знаете, по улице, а там пожарная каланча… я прошел мимо, а пожарные высыпали, да все под козырек… я нарочно в конце улицы остановился посмотреть, так за полчаса мимо них один майор прошел, да два поручика, да еще сопляк какой-то, телефонист, кажется… но туда же, с погонами. И каждый раз изволь бросить все дела, выскочить да приветствовать, а не то еще обидятся, да, как водится, собственноручно аттестуют… в ухо, то есть. Даже обидно стало, извините. Вот я, знаете, пальтецо-то и надеваю, когда путешествую. Все совести спокойнее, когда перед тобою во фрунт не тянутся. Пальтецо… - машинально повторяет он, хлопая по карманам висящего на вешалке пальто. – Экая я ворона, однако. Портсигар где-то выронил, уж извините… должно, во дворе. Сходить поискать…
- Я сбегаю! – кричит Саша и немедленно выскакивает на лестницу, не обращая внимания на тетушкино «Оденься!» вдогонку. В самом деле, что такое десятиградусный мороз для крепкого восемнадцатилетнего юноши? Сущие пустяки. На лестнице портсигара, как и следовало ожидать, нет, Саша выбегает во двор, поскальзывается с разгону, чуть не летит кубарем в снег… и застает в самом разгаре начальственную беседу местного городового по прозвищу Жменя с дворником Джамалутдином.
- Так, говоришь, никого чужих во двор не пускал? – подозрительно гудит Жменя, нависая над дворником.
- Не пускай, - послушно соглашается Джамалутдин, пытаясь угадать, какого ответа ждет «постовой городовой бляха номер такой-то».
- Врешь небось, магометанин. Спал небось у себя...
Джамалутдин понимает, что отвечать утвердительно нельзя ни в коем случае.
- Не спай…
Саша сразу замечает портсигар – тот тычком торчит в сугробе – и мысленно хвалит свою удачу: Жменя знаменито нечист на руку. Упади портсигар чуть ближе – или там, где посветлее – и наверняка бы лежать ему в бездонном кармане шинели.
- А, господин юнкер, - Жменя снисходительно берет под козырек.
- Ты чего шумишь? – строго спрашивает Саша.
- Да эта обезьяна…
- Н-ну?!
- Дворник ваш, то есть, - с усмешкой поправляется Жменя. – Говорит, не пускал чужих во двор…
- Не пускал? – спрашивает Саша у Джамалутдина.
- Не пускай…
- Ну а если не пускал, так чего же шуметь?
- А вы, господин юнкер, ничего не слышали? Во дворе или, может, на лестнице?
Сашу вдруг охватывает внезапное вдохновение. Сморщенная физиономия Джамалутдина, человека безобидного и необыкновенно робкого, внушает ему сильнейшее желание вывести ни в чем не повинного дворника из-под неизбежного начальственного «внушения» - на тот случай, если тот и впрямь заснул «на часах».
- Ничего не слышал, - отвечает он. – Я по двору ходил… полчаса назад… или даже минут двадцать… и на лестнице курил. Не было никого.
- Ваш, стало быть, портсигарчик-то, господин юнкер? Хорошая вещица…
- Мой, мой. Проводи, Джамалутдин…
Саша возвращается в квартиру и с торжеством протягивает Ивану Ивановичу портсигар – точь-в-точь взятый с бою вражеский флаг.
- Спасибо, Александр, - широко улыбаясь, говорит тот. – Жаль было бы потерять… не столько дорогая штучка, сколько памятная… фамильная.
Сашу хвалят за зоркость и расторопность; когда Иван Иванович отходит к «взрослому» столу пить чай с наливками, Гришенька тихонько тянет обоих братьев за рукава, в сторону.
- Ребята… а если портсигар-то фамильный, то почему же на монограмме не Ш, а Н?..
