tal_gilas

Ну, вешать так вешать всякую историчку, вдогонку к предыдущему... даже тэг заведу, во как.
Вот этому рассказу уже лет шесть, должно. Посему - предупреждаю - много эпоса и пафоса. Вдобавок fiction как есть, прототипов прошу не искать.
"ПАННА КРУЛЕВА"
1733 г.

На престол польский претендовали двое – Станислав Лещинский и ставленник Вены Август III. В стране, которая только что пережила «бескрулевье» и в которой вот-вот могло стать сразу два короля, внезапно появился и третий претендент.
Ее звали Ядвига Хотомская.
Ядвига Хотомская встретила гостя в старой зале с истертым каменным полом. Посол из Варшавы, доблестный Вишневецкий, был готов ко всему - к тому, что встретит опытную и развратную интриганку или полубезумную старуху – но увидел крепкую, небольшого роста, молодую женщину с рассудительным крестьянским взглядом и сдержанной речью. В передней, за минуту до того, как он увидал хозяйку, его встретили и проводили нехорошими взглядами полдюжины молодых людей. Один из них, черноглазый и худой, потянулся вслед за ним, как борзая собака.
На возвышении, в дальнем конце, где некогда находились почетные места для хозяина и хозяйки, теперь стояло обитое потрескавшейся свиной кожей кресло, очевидно, наспех вытащенное из жилых покоев. Панна Хотомская сидела, чуть подавшись вперед и крепко держась за подлокотники – простоволосая, неряшливо одетая. Поверх платья ее грудь была крест-накрест перетянута косынкой, а из-под короткой юбки виднелись тесно переплетенные ноги в дешевеньких башмаках – крепкие и сильные ноги неутомимой плясуньи. Ядвига Хотомская была готова к любым превратностям судьбы. «А эта провинциальная шляхтянка очень недурна, - отметил про себя Вишневецкий. – Если ее приодеть и умыть, она могла бы блистать в Варшаве».
 Если древнюю корону Ягеллонов не прочь был примерить на себя безродный побирушка, Мануэль Португальский, если к ней тянет руки курфюрст саксонский, - медленно и раздумчиво, взвешивая каждое слово, заговорила она, - то почему бы мне, полячке природной, чьи предки бились под Грюнвальдом и Рацлавицами, не претендовать на польский престол? Или же поляки не вольны избрать себе по своему усмотрению короля – или королеву?
Панна Хотомская оказалась гораздо умнее, чем он предполагал – Вишневецкий с удивлением убедился, что она в своей глуши прекрасно осведомлена о том, что происходит вокруг, а главное – что она не такая уж дилетантка в политической борьбе. Сама ли догадалась или же последовала чужому совету, но она, во-первых, начала создавать свой маленький двор, а во-вторых, собирала его умно и осторожно. И теперь, глядя на сумрачных молодых людей в кунтушах с чужого плеча и на сабли в обшарпанных ножнах, Вишневецкий понимал, что эти сабли готовы блеснуть над его головой не просто по первому слову Ядвиги Хотомской – по одному движению ее ресниц. О, панна Хотомская, несомненно, была умна. Она прекрасно понимала, что безгранично предан будет только тот, кто обязан ей всем – и она приблизила к себе безродных, нищих, но задорных юнцов, накормила их, приодела и обласкала. Личная гвардия, пся крев.
И все-таки он отписывал в Варшаву: «Ядвига Хотомская, при всех своих несомненных дарованиях и удивительной осведомленности, не более чем безвредная чудачка. В сущности, она совсем ребенок, недавно расставшийся с куклами. Пусть же и далее играет в принцессу и раздает своим холопам пышные титулы – помешать выборам она не в состоянии и по десяткам причин едва ли способна действительно претендовать на корону. Не успеет она и опомниться, как выборы состоятся, и только вести об этом событии долетят до лесного захолустья».
Варшаву, кажется, не удовлетворил благодушный тон этого письма; приказ из столицы был выдержан в куда более жестких выражениях. Может быть, панна Хотомская действительно не более чем заигравшаяся в куклы девчонка, а может быть – авантюристка, за спиной которой стоят опытные политики. В любом случае, нельзя позволить этой игре зайти слишком далеко. Любые действия незваной претендентки следует решительно (пусть и негласно) пресекать, а самое главное – выяснить, через кого и как ей удается вовремя получать необходимые сведения о том, что происходит в Варшаве, Кракове и других местах. Выяснить – и опять-таки пресечь.
Звезда молодого Матеуша Ковальчика взошла на темном небосклоне совсем недавно. Худой, с костлявым, нездоровым лицом, с внимательным взглядом черных, близко посаженных глаз, официально он был всего лишь управляющим – по крайней мере, именно эту должность он получил год назад, но за этот год стремительно взлетел и стал ближайшим доверенным лицом панны Хотомской. Настолько доверенным, что, как поговаривали злые языки, пользовался привилегией ежевечерних аудиенций тет-а-тет. Ему и в самом деле был открыт беспрепятственный доступ в покои Ядвиги, будь то трапезная или спальня, в любое время дня и ночи – а уж злоупотреблял ли он этим правом, о том могла свидетельствовать только сама панна Хотомская. Он был не только грамотен и умен, но и легок на ногу и не чужд здорового авантюризма – ему ничего не стоило сорваться из Панске Мяста в столицу, трое суток провести в седле, а по возвращении, едва дыша от усталости, положить на стол перед Ядвигой пачку писем и бумаг. Именно благодаря этому темноглазому, пасмурному и на первый взгляд совсем невзрачному человеку, который, кажется, уж никак не подходил на роль первого рыцаря королевы, панна Хотомская знала все. Все – без преувеличений. Что говорят в Варшаве о грядущих выборах, каково настроение соседей, кто и куда двинулся в связи с предстоящими событиями… не знала она, да и не могла знать, только одного: чем все это закончится.
Впрочем, исход относительно ее самой был панне безразличен. В то, что ей действительно удастся стать королевой Царства Польского, она не верила.
 Королем быть Станиславу Лещинскому, как бы ни спорили с этим москали и саксонцы, - говорила она Ковальчику. – Но пусть поляки лучше от души посмеются над «панной крулевой», как они меня называют, и пусть, посмеявшись надо мной, они с таким же смехом обернутся к иноземцу, которого они хотят посадить на престол. Разве я, Матеуш, - я, полячка, - более смешна со своими требованиями, чем Август Саксонский, за которого Сангушко и Мнишеки готовы отдать свои голоса? Так пусть эта дурь выйдет смехом, милый мой Матеуш. Я первая готова посмеяться.
Посмеяться вволю Ядвиге Хотомской не дали. Неделю спустя в окрестностях Панске Мяста появился отряд саксонских солдат; их командир, подполковник на службе у его величества короля прусского, фон Бреккель, попросил постоя. Панна Хотомская серьезно задумалась. Она понимала, что этот постой есть не что иное, как надзор, но как отказать? Ковальчик, в котором заговорил нехороший инстинкт неоднократно битого человека, разгадал, что фон Бреккель явился и по его душу, и счел за лучшее временно исчезнуть. Подобные исчезновения были для него не в диковинку – ему уже не раз приходилось отсиживаться где-нибудь в заброшенном охотничьем домике – жалком остатке былой славы Хотомских - или в землянке угольщика, в страшной лесной глуши, когда в окрестностях Панске Мяста начинали шнырять неизвестные люди, которым осведомленность и решимость панны Хотомской явно стояли поперек горла. Он не ошибся и на этот раз. Фон Бреккель вынужден был открыть карты.
 С каких это пор в моих угодьях хозяйничает всякий сброд? – возмущенно спрашивала Ядвига. – Солдаты насилуют женщин и режут скот, вчера в деревне их лошади затоптали ребенка, крестьяне не перестают жаловаться на эти бесчинства.
 Боюсь, прекрасная панна, что все это будет продолжаться до тех пор, пока вы не выдадите нам Ковальчика.
Ядвига Хотомская упрямо прикусила губу.
 Вы ставите мне условия?
 Боюсь, что так, панна. Выдайте Ковальчика, и солдаты перестанут чинить вам беспокойства. Более того, впредь я прикажу пороть и вешать каждого, кто хотя бы свернет шею цыпленку в вашей деревне. Итак?
 Где Ковальчик, мне неизвестно. И в чем его вина, того я тоже не знаю. Передо мною он ничем не провинился.
 Не надо лгать, панна. Ковальчика разыскивают за шпионство, за подметные письма, да и в похищении дипломатической почты, надо полагать, он замешан.
 Подумайте в следующий раз хорошенько, прежде чем назвать моего слугу шпионом, - угрожающе сказала Ядвига, взглядом указывая на сумрачных молодей людей. Те предупредительно положили ладони на рукояти сабель. – Если еще раз позволите себе такую неосторожность, то можете и не выйти из моего дома.
 Неужели же вы станете угрожать смертью человеку, который с миром переступил порог вашего дома?
 Вы пришли сюда не с миром, а с оружием. И более о том я говорить не желаю. Прошу меня простить, - Ядвига Хотомская сухо поклонилась и торопливо вышла, шелестя юбками. За нею, брякая ножнами, двинулась стража.
 Ах, ты не желаешь, - пустил ей вдогонку фон Бреккель (вполголоса, разумеется). – Ну хорошо, ведьма ты лесная, ты у меня еще попляшешь.
Он в полном одиночестве спустился в переднюю, кипя от злости – панна Хотомская явно выказывала ему свое презрение, в сенях хоть бы один холоп плошечкой посветил! На лестнице послышались быстрые шаги. Обернулся – догоняли трое, с саблями наголо. Фон Бреккель не стал дожидаться – плечом отворил дверь и вылетел наружу. По двору за ним гнаться уже не стали, но следили в шесть глаз из-за немытых стекол – так следили, что фон Бреккель дважды промахнулся мимо стремени, чуя на затылке эти взгляды.
В отместку он открыто позволил своим солдатам бесчинствовать в деревне – ждал, что панна Хотомская не выдержит и под угрозой разорения выдаст Ковальчика. Скотина шла на прокорм наемникам, женщины отказывались выходить в поле на работу, двух насильников уже поддели на вилы, и саксонцы в отместку сожгли овчарню. Ни один человек из ближайшего окружения не смел прямо сказать Ядвиге, что Ковальчика надо выдать, чтобы зимой не умереть голодной смертью, но в глазах своей гвардии она читала как в открытой книге. В том, что без ее воли ни один из них не уступит, она была уверена. Значит, вопрос был только в том, сколько еще сможет продержаться она сама. У фон Браккеля между тем появились осведомители среди замковой прислуги; получив известие о том, что панне Хотомской вновь донесли об очередных убытках, он довольно спрашивал:
 Что? Плачет?
Панна Хотомская не плакала.
На третью неделю Ковальчика схватили неподалеку от деревни. Он долго и безуспешно пытался пробраться к Ядвиге, перебивался тем, что ему удавалось стянуть под носом у солдат, оголодал и измучился, опять вышел за съестным и слишком удалился от леса – на открытом месте верховые его быстро догнали. Фон Бреккель написал панне Хотомской записку, предлагая лично нанести ему визит, и с неудовольствием увидел, что сюрприза не вышло: она уже обо всем знала. Оба отбросили всякие околичности, и Ядвига с первых же слов сухо и деловито заговорила о том, сколько будет стоить свобода Ковальчика.
 Боюсь, что о выкупе не может идти и речи, панна, - мягко возразил фон Бреккель. – У меня приказ о поимке и казни. Если бы дело было только во мне, панна, то я только рад был бы пойти вам навстречу, на определенных условиях, конечно…
 Оставьте свои любезности, - отрезала Ядвига.
 Хорошо, оставим. Я скажу прямо. Ковальчика я повешу. До конца этого представления вы моя гостья – или, если угодно, пленница, и я обещаю, что никто не посмеет на вас посягнуть, пока вы под моей опекой – даже этот саксонский сброд, как вы выразились. А потому воздержитесь от неразумных порывов, как бы ни был вам дорог Ковальчик. Я также гарантирую вам полную свободу – но не раньше, чем казнь совершится.
Ядвига коротко усмехнулась.
 Рыцарь!.. вы не можете забыть того часа, когда мои люди выгнали вас из замка.
 Прошу прощения!..
 Да, конечно. Вас не выгнали. Как же я могла забыть. Вы сами убежали, завидев блеск сабель. Даже не будь нелепых обвинений в шпионаже, вы бы в отместку постарались его схватить и заставили бы меня присутствовать при казни.
Фон Бреккель предложил ей «проследовать к месту представления». Ковальчик, в серой мужицкой свитке, в пыльных сапогах, стоял перед Ядвигою, опустив голову, а солдаты уже прилаживали петлю.
 Можно мне сказать ему два слова? – спросила Ядвига.
 Конечно, если в них нет ничего предосудительного.
 О, не пугайтесь. Разве я злоупотреблю вашим доверием?
Панна Хотомская тронула коня и на пару шагов приблизилась к Ковальчику.
 Матеуш, - негромко сказала она, - я не предавала тебя. Я разорена, но даже если бы мне и моим людям пришлось в сотню раз хуже, я бы тебя не выдала. Ты мне веришь?
Ковальчик молчал. В молчании прошла минута, прежде чем он ответил:
 Я верю.
 Добро тебе, если это так. Если бы ты обвинил меня, я бы себя убила. Умри же с миром.
 Amen, - отозвался Матеуш.
Прошло несколько дней, прежде чем Ядвига Хотомская окончательно пришла в себя от потрясения. Пристально и недобро осматривала она свою гвардию. Без Ковальчика она чувствовала себя так, как будто из-под нее разом выдернули опору. Братья Мецкие, безземельные шляхтичи с Волыни, старшему двадцать один, младшему девятнадцать, оба без шапок, в грязных сапогах, широкоскулые и лобастые, как молодые волки; белокурый Низюрский, танцор и книгочей, иезуитский выученик; Прот и Мазовецкий, скандалисты и крикуны, которых она по крайней мере раз в два месяца гнала прочь с глаз своих за какое-нибудь непотребство, а они топтались в передней с непокрытыми головами и попеременно краснели и бледнели от стыда…
Матка боска, думала она, подскажи, научи, что мне делать, как отомстить, но спасти от тюрьмы и петли этих юнцов?
 Приказывай, панна, мы на все пойдем, - негромко сказал старший Мецкий. – Мы с тобой до конца.
И Ядвига Хотомская решилась.
 Можете ночью привести ко мне Бреккеля? Незаметно, так, чтобы ни одна собака не почуяла?
 По доброй воле он не пойдет, панна.
 Я считала тебя умнее, Ян. Конечно, не пойдет.
 Похитить? – уточнил Мецкий.
 Притащите его хоть связанного, в мешке, но живого и тихо. Понял ли ты меня?
 Я понял, панна.
Юноши ушли, а Ядвига все еще сидела в своем кресле, словно на троне, цепко держась за подлокотники и обозревая пустую залу.
Она до глубокой ночи не решалась ложиться спать – вот-вот, по ее расчетам, должна была негромко скрипнуть дверь. Негоже заставлять врага ждать, покуда ее поднимут с постели. Но время шло, а дверь все не скрипела, и наконец Ядвига, соскользнув с кресла, помянула еще раз матку боску и раны Христовы и пошла наверх – хотя бы прилечь, не раздеваясь. Тут же дверь внизу скрипнула – именно так, как она себе представляла, осторожно и тихо, раздались торопливые шаги, возня, на лестнице что-то поволокли и уронили, Мецкие вполголоса переговаривались. Несколько человек остались за порогом, а старший Мецкий вошел к ней.
 Принесли, панна, - свистящим шепотом сказал он.
 Живой?
 Живой, панна, разве что помяли малость.
 Никто вас не видел?
 Ни одна душа, как велено было. Подстерегли, когда из палатки вышел. А палатка у него на краю, у ручья. Мазовецкий молодец, накинул ему петлю на шею, как собаке, мы его в овраг утянули.
Ядвига кивнула; Ян скрылся за дверью. Слышно было, как он полушепотом распоряжается, а потом он снова появился, пятясь задом. Прот и Мазовецкий внесли вслед за ним длинный, крест-накрест перевязанный сверток и бережно положили на пол.
 Развяжите, - приказала Ядвига.
Фон Бреккель, с тряпкой во рту, смотрел на нее круглыми от бешенства глазами. Когда его освободили, он немедленно пригрозил:
 Вы за это поплатитесь!
 Несомненно, - коротко сказала Ядвига. – Но это уже не важно. А вам я советую помолиться. Вы приговорены и умрете.
Фон Бреккель издал короткий истеричный смешок.
 Хотел бы я знать, кто меня приговорил без суда?
 Я. Я вас судила и приговорила к смерти, по закону и обычаю моих предков. Поэтому помолитесь, сударь, прежде чем вручить душу Господу нашему. Не буду вам мешать. Но и ждать долго тоже не стану.
 Ян, - негромко сказала она, подходя к Мецкому, - помолись и ты – тебе свершать правосудие. Я женщина, у меня слабая рука, топор палача мне не под силу. Я попрошу Езуса Сладчайшего, чтобы он снял с души твоей этот грех.
Прот и Мазовецкий тем временем с трудом вкатили в залу дубовую колоду, на которой обычно кололи дрова. В колоду был воткнут топор. Фон Бреккель вздрогнул.
 Требую законного суда! – сказал он. – Я исполнял приказ! Я солдат!
 Так умрите же, как подобает солдату, и не визжите, как свинья.
Молодые люди, не произнося более ни одного слова, жестами приказали ему опустить голову на колоду. Ян Мецкий встал над ним с топором в руках. Ядвига молчала.
- Приказывай, панна, - повторил он.
Ядвига по-прежнему сидела молча, и никто не решался первым тронуться с места – вынести тело, вытереть кровь, убрать колоду, пока фон Бреккеля не хватились и не начали искать. Но Ядвига не двигалась.
 Оставьте все как есть. Пусть убийцы и преступники скрывают следы своих злодеяний, - наконец сказала она. – Тот, кто хочет ехать со мной, пусть немедленно седлает.
 Куда ехать, панна? – спросил Мецкий.
 В Краков. Туда подходят войска; но, быть может, в осажденном городе нам будет безопаснее, чем здесь. Лучше пуля или ядро, чем казнь или насилие. Тот, кто хочет, - панна Хотомская поднялась, и голос ее впервые за многие дни зазвучал в полную силу, - кто хочет, пусть следует за мной! Но знайте, что мы покидаем Панске Място навсегда и идем на смерть.
Спустя полчаса в замке никого, кроме немногочисленной спящей прислуги да обезглавленного тела на полу обеденной залы, не было. Панна Хотомская, по-мужски сидя в седле, в сопровождении пятерых своих телохранителей, ехала по дороге на Краков.