(no subject)

[tal_gilas]

Завтра вечером и до 17-го, т-т-т, уезжаю в Питер.
***
Вот еще рассказ из той же "исторической" серии, кому не надоело. Примерно семилетней,что ли, давности написания.

ГЕНЕРАЛ

В доме отставного генерала Кириевского, где Александры Петровичи и Михаилы Николаевичи легко и непринужденно превращались в Сашенек и Мишенек, этого гостя по-прежнему называли Павлом Ивановичем, точнее, Пал Ванычем – по крайней мере, папенька с маменькой вкладывали в это обращение известную толику яда. «Что-то нашего Пал Ваныча давно не видно, как бы захворал», - говорила маменька, если тот пропадал на несколько дней. «Ну какой, в самом деле, он Павел Иванович, - рассуждал Кириевский. – Тетушка, покойница, Павкой бы звала – и то велика честь для такого заморыша. Плечики, как у благородной девицы, ручонки черт знает какие… самого соломинкой переломить можно». Впрочем, признавал он, жалкого впечатления Пал Ваныч отнюдь не производил – он ловко танцевал, неплохо держался в любом обществе, обладал каким-то врожденным, чуть неуклюжим, изяществом и так мило робел иногда, что было даже приятно. Конечно, всерьез к нему никто не относился – да, мил, учтив, образован (как говорил Кириевский, «не без этого»), но кто он, в конце концов, такой? Репортер-любитель, то есть, по мнению его превосходительства, все равно что обыкновенный газетчик, разве что по улицам высунув язык не бегает. Сам себя Пал Ваныч горделиво величал этнографом, что в глазах Кириевского означало: голь перекатная с претензиями. Однако Лизанька упорно желала видеть вокруг себя исключительно образованное общество, и Кириевский смирился.
 Черт знает вы какой, батенька, - порой весело и фамильярно говорил он, с сожалением оглядывая мальчишескую фигурку (на правах генерала он легко позволял себе некоторые вольности, полагая, что младшим они доставляют большое удовольствие), - какой-то вы, простите меня, заморыш. Болели, что ли, в детстве? Или кушали плохо? Ну скажите мне честно, хорошо вас маленького кормили?
 Хорошо, ваше превосходительство. Разносолов не было, но в лишнем куске никогда не отказывали.
 И не болели?
 Как же, ваше превосходительство, болел. Как все дети болеют, не больше не меньше.
 Ну, стало быть, все за книжками сидели, вместо того, чтобы бегать да баловаться, - с какой-то досадой внушал Кириевский. – Вот и вытянулись, прости Господи, как плющ. Двадцать один год вам, а больше семнадцати не дашь.
 Двадцать два, извините, - сердито говорил Пал Ваныч.
 Ну, это все равно.
Однажды вечером Лизанька вошла к нему в кабинет и с каким-то отчаянием сообщила, что она любит Пал Ваныча и собирается за него замуж.
 Да ты ума решилась, мать моя, - отвечал отец, не отрываясь от газеты. – Ну, поди вон. Все шутки изволите шутить.
 Это не шутки, - сказала Лизанька. – И говорю вам прямо, если не будет вашего благословения, то мы вынуждены будем венчаться тайно.
 Может, еще и в Америку бежать?
 Да, и бежать, если понадобится.
 Вот что, матушка, - решительно сказал Кириевский. - Ежели я еще раз такой вздор услышу, от тебя или от кого другого, я не только твоего Пал Ваныча от дома отважу, но и вообще всем этим … благородным нищим сюда дорогу закажу раз и навсегда. Вот тебе мое последнее слово. И выбрось дурь из головы. Матери-то, я надеюсь, не сказала?
Лизанька вздернула нос, круто развернулась и злобно хлопнула дверью – нарочно, потому что он терпеть этого не мог.
 Ох, девка выросла, - вслух сказал Кириевский, - Ну, балованная девка. Одни капризы на уме!..
На следующий день Лизавета Антоновна исполнила свою угрозу, то есть бежала с Пал Ванычем. Беглецов вернули быстро: на дачной платформе, где они пересаживались с поезда на поезд, Лизавету Кириевскую заметил и узнал начальник станции. Злополучных влюбленных сняли с поезда в Туле и официально «препроводили». В Москве Лизавету сразу же с вокзала повезли домой, объясняться с маменькой, а Пал Ваныча, отослав сопровождающих, перехватил сам Кириевский.
 Езжайте, батенька, прямо домой, - сурово, но негромко заговорил он, - и ждите уведомления. И упаси вас Боже куда-нибудь деваться из города или искать встречи с Лизаветой. Бояться не надо, в тюрьму не сядете, и административно не вышлют, но… пусть оно сначала в моем семействе утрясется, а после того мы с вами поговорим. По душам и без задних мыслей.
Спустя неделю Пал Ваныч получил записку от Кириевского, в которой содержалось довольно странное приглашение – прибыть для разговора, но не на дом, а… на дачу, вечерним поездом. Разговор состоялся за круглым дачным столом на веранде. «Несерьезно», - думал Пал Ваныч. Он не разумом, а нутром чуял подвох, но что задумал генерал – догадаться не мог.
 Я, признаться, думал, что это все блажь и фиф, ан, видимо, - серьезно, - говорил Кириевский. - Такое мне Лизавета выдала, что я прямо закачался. И чем это вы ее пронять сумели, ума не приложу. Какие молодые люди к ней сватались, она им все хи-хи да ха-ха, а с вами на край света готова бежать. Не хочешь, говорит (это мне она говорит), нам денег давать – не надо, мы и на десять рублей в месяц будем жить. И будет жить, по глазам понятно. Будет лично, своими то есть белыми ручками, полы мыть и в лавочку за лавровым листом бегать, не постыдится. Вот какая история. Озадачили вы меня, молодые люди. Поэтому давайте думать, как дальше быть. Выслать вас за пределы губернии – конечно, проще простого, только ведь этим делу не поможешь. Однако – сначала знаете что? Сначала пойдемте купаться, а потом будем обедать, ну их к черту. Такие дела с кондачка не решаются. А вы вон пропылились весь с дороги.
Пал Ваныч растерялся.
 Как купаться? – неуверенно спросил он. – Я и не… рассчитывал…
 Что ж вы, батенька, рассчитывали, что я вас сразу под микитки и в кутузку? Это у меня денщик был, хохол отчаянный, так он гауптвахту называл «буцыгарня», черт его знает почему. Выглянет, бывало, в окно и скажет: опять, ваше благородие, подпоручика Лебедева повели в буцыгарню. А насчет купания вы не беспокойтесь. Тут на пять верст ни одной собаки, можно и прямо в натуральном виде. Я, признаться, когда почтенного семейства нету, прямо-таки блаженствую.
Всю дорогу Пал Ваныч молча слушал историю о том, как какой-то косой Евграф строил эту самую купальню, и думал, что Кириевский, с его немыслимыми потугами на легкость обращения, более всего напоминает циркового слона, танцующего вальс.
 Ох, благодать, когда дам нету, - громогласно проговорил Кириевский, раздеваясь и вытягиваясь во весь рост на краю бревенчатых мостков. – Это, знаете, один приятель мой стишок сымпровизировал: когда, говорит, в округе нету дам, то я купаюсь, как Адам. Ну их к Богу! То им жарко, то им холодно, к берегу не подходи, потому что неприлично, а изволь торчать в кустах, за полверсты, и караулить, как бы кто не покусился на ихние прелести… Визжат, жеманятся… брр! Да ну же, институтка вы такая, не стесняйтесь, смелее лезьте в воду, поглядите, какая красота.
Пал Ваныч сначала покраснел, а потом побледнел от смущения.
 Я, пожалуй, купаться не буду.
 Будете, будете! Для чего ж, по-вашему, я вас сюда вытащил? Не для того же, чтоб вы сидели на бережку, подобно Ариадне брошенной. Я, батенька, люблю компанию. Некоторые предпочитают в одиночку – плещутся себе, как бегемоты – а я вот не могу. Мне подавай друга и собеседника. Всенепременно! Я покуда окунусь, а вы собирайтесь с духом и присоединяйтесь. Никаких отговорок не приму. Как у нас фельдфебель один говорил, жив-ва!
 Да я, признаться, и плаваю прескверно, так что увольте.
 Э-э… Что ж вы так? Стыдись, Пал Ваныч. Ну как Лизавета Антоновна тонуть будет? Знаете, как древние говорили: глуп тот, кто не умеет ни писать, ни плавать. Да ведь вы в деревне росли! Отчего в детстве не научились?
 Негде было, ваше превосходительство.
 Что ж, в деревне – да негде?
 Воду только в колодце видели, ваше превосходительство. Ни речки, ни пруда.
Кириевский обиделся.
 Ну так и не лезьте в воду, коли не умеете. Озябнете еще да простудитесь, Лизавета с меня голову снимет.
«Смотрит на меня, как на буку какую. И я хорош, старый пень. Я его сюда вез не распеканцию ему устраивать, а душевно…того… поговорить». Он всерьез задумался, как бы сделать, чтобы Пал Ваныч не чувствовал себя арестантом, и вдруг вспомнил, как в прошлом году на Ильин день к нему приезжал двоюродный брат, опять-таки в отсутствие дам, и они оба сидели по-домашнему, в халатах, на террасе, густо хохотали, пили квас и блаженствовали.
 Поди, Аграфена, принеси Пал Ванычу халат, - сказал он после купания, - Знаешь, тот, малиновый.
 С тистями-то?
 С кистями. И скажи, чтоб выходил чай пить.
Сам Кириевский – не без умысла – замешкал и вышел на террасу, когда Пал Ваныч уже был там. Ему явно было неловко, и на генерала он взглянул с тоской, как бы спрашивая: «Зачем все это?». В просторном малиновом халате с золотыми кистями Пал Ваныч еще больше походил на мальчика из бедной семьи, которого на праздник благодетели нарядили в дорогое платье с чужого плеча. Эта роскошь ему совсем не шла, только еще подчеркивала худобу и нездоровый загар, и под многочисленными красивыми складками угадывалось скрюченное от смущения тело подростка. Видимо, он не посмел отказаться, когда принесли и положили перед ним чужие богатые вещи. «Как это, в сущности, унизительно, - прочел Кириевский в его лице, по которому рассеянно плавала измученная улыбка. – Но, полагаю, меньше всего вы заботились о том, чтобы меня не унизить?!» «Странно, - размышлял Кириевский. – Не только мой дед, полудикий степной помещик, но и мой отец, мнивший себя вполне европейцем, просто-напросто приказали бы отвести его на конюшню и выпороть, а потом послали бы вдогонку с горничной серебряный рубль: на, мол, бедолага, завей горе веревочкой». Эта идея с серебряным рублем внезапно его рассмешила, а потом с потрясающей ясностью пришла другая мысль: да ведь повесился бы, пожалуй.
Кириевский помекал, похмыкал, позвенел ложечкой в стакане и решился.
 Любите, стало быть, Лизавету? Небось уж и клятвы друг другу давали? Ну, откройтесь, клялись любить до гроба и…того…невзирая на все преграды? Кто бежать-то затеял? Лизавета небось?!
 Лизавета Антоновна… - начал было тот, но Кириевский только рукой махнул.
 Ну да, выгораживайте. А то я ее не знаю.
Пал Ваныч сердито звенел ложечкой. Кириевский встал.
 Вы ведь восточными языками занимаетесь? Хотите ехать в Дагестан? Нет, не рядовым, конечно. Генерал Л. – мой давний друг и сослуживец. Ему нужен толковый, грамотный переводчик – а вдобавок еще честный и трезвый. Год, два – самое большее, и вы вернетесь в Россию, надеюсь, заслужив чин и славу. Случаев для этого будет предостаточно. Придется ездить с разведкой, бывать в совершенно диких местах, где с русского солдатика горцы спускают шкуру также легко, как свежуют барана. Поэтому предупреждаю сразу, шансы попасть к черту в зубы очень велики. Пойму и прощу, если откажетесь. Но если примете мое предложение, я вас первый расцелую, когда вернетесь с «георгием».
 Стало быть, Лизавета Антоновна в обмен на «георгий»? – в упор спросил тот. Кириевский хотел было вспылить, но вместо этого только беспомощно кашлянул и отвел глаза.
 Поймите меня правильно, Павлуша, голубчик. При всем моем… уважении к вам… современный образ мыслей и все такое…я все-таки консервативная старая перечница, и ничего с этим не поделаешь. И мне, как отцу, было бы приятно, если бы моя дочь вышла замуж, по крайней мере, за человека, как говорится, многими доблестями украшенного… Ну кто вы сейчас такой? Ерундистикой занимаетесь, гонорары пустяковые, да и те от случаю к случаю, будущность самая неопределенная, постоянное место еще предложат либо нет… Надеюсь, юноша, что моя прямота вас не оскорбила. Итак, вы едете?
 Еду.
Кириевский перестал расхаживать взад-вперед.
 Вы сериозно? То есть, я не ослышался? Вы здесь, сию секунду, одним словом своим дали согласие ехать, хотя вернетесь ли – Бог весть? Насчет…э…условий жизни я вам только что объяснил. Вы, наконец, сугубо штатский человек, непривычный к седлу и палатке. Нет, вы, конечно, не подумайте, что я вас отговариваю или, чего доброго, шучу тут с вами. Прошу вас, еще раз скажите, согласны вы или нет ехать в Дагестан?
 Какие уж тут шутки, - резко сказал Пал Ваныч. – Конечно, я согласен.
Утром, очень рано, его разбудил негромкий зов: «Паша, а Паша!». Через несколько комнат могуче храпел Кириевский. Пал Ваныч поднялся и выглянул в одно: в палисаднике стояла Лиза и махала ему шляпой. Он ахнул, отпрянул, сунулся было в коридор, но скрипучие половицы враз запели у него под ногой, как фортепианные клавиши. Тогда Пал Ваныч, босиком и в распоясанной рубахе, встал на подоконник, несколько секунд размышлял, куда бы спрыгнуть – Лиза ойкнула – но он уже выбирался из цветника, весь мокрый от росы, приподнимая на ходу ступни, чтобы не напороться на колючки.
 Ах, Паша, какой же ты хороший, - шепнула Лиза. – Вчера Аникеевы переезжали на дачу, и я напросилась с ними, сказала, что соскучилась по папеньке. А сегодня встала пораньше и побежала сюда. Глупый, зачем же было прыгать из окна, да еще босиком? Как же ты обратно? Неужели в окно полезешь?
 Я, кажется, розы помял, - смущенно сказал Павел.
 Мама, конечно, переживет, но зачем все-таки было прыгать? Соскучился по мне, хороший мой?
Павел помолчал.
 Ты знаешь, твой отец предложил мне ехать в Дагестан.
 Знаю. Это я, понимаешь, ему подсказала, иначе и не знаю, что бы он сам придумал. Так бы все мычал и тянул. Я подумала, рубить так рубить. Но подожди, - и что же ты? – резко спросила Лиза.
 Разумеется, я поеду.
Лиза покусала нижнюю губу.
 Значит, еще год или два, - задумчиво сказала она и протянула Павлу влажную горячую руку. – Ну, прощай, Паша, голубчик. Побегу обратно, а то как бы Аникеевы не хватились. Потом приду к завтраку, как бы невзначай, придется разыграть удивление. Смотри же, не проболтайся тогда, что мы с тобой уже виделись.
 Хорошо, – сказал Павел, наклонился и попытался выдернуть из глубины куста самую красивую розу. Лиза с любопытством ждала. Куст, мокрый от росы, весь оплелся вокруг запястья, и он исколол руку о шипы, но все-таки справился. Лиза потянулась за цветком и вздрогнула: рука и стебель были в крови. Павел хотел было поспешно выбросить розу, но Лиза его опередила.
 Нет, дай мне, - требовательно сказала она. – Я ее сохраню. Спасибо тебе, милый.
С розой в руке Лиза торопливо вышла за калитку и, взглянув оттуда в последний раз на Павла, вдруг заплакала. Она поняла, что позавчера сама подсказала отцу отправить Павла на смерть, и разгадала ту готовность, с которой генерал за эту идею ухватился. Странное сходство с историей Давида и Вирсавии вдруг пришло ей в голову. Она подумала, что нужно вернуться, стучать и звать, пока не проснется отец, и тогда прямо на веранде встать на колени и просить милости и снисхождения к ним обоим. «Поздно, он не согласится. Боже, что я наделала». Она заплакала и изо всех сил тряхнула тяжелую мокрую акацию, свесившуюся на улицу.
С акации хлынул разноцветный дождь.

Comments

[riweth.livejournal.com]

Спасибо :) Очень атмосферно.

[raimon-lo-fol.livejournal.com]

Бран, а не стоит ли нам с тобой как-нибудь пересечься? Заодно бы я вернул достойному эну утраченный им пояс ;-)

[tal-gilas.livejournal.com]

Давай пересечемся, ага. У меня твой номер есть, если он у тебя не изменился.
Кстати, я таки, т-т-т, договорился насчет записи диска и намерен, с твоего позволения, записать песню на твои стихи. Те самые :)

[raimon-lo-fol.livejournal.com]

Ага, номер все тот же. На всякий случай сейчас тебе по мылу скину координаты.
Я же тебе уже сказал, что согласен ;-) Потом дашь послушать.

[hild-0.livejournal.com]

Спасибо... Он погибнет, видимо, так?

[tal-gilas.livejournal.com]

Не знаю.